— Королёва! Скоро ты там? — позвали за ок ном веранды.
— Сейчас! — ответила Гуля, и карандаш торопливо забегал по листку тетради.
«2 августа 1936 года
Дорогой папочка!
Извини меня, пожалуйста, что я тебе так долго не писала. Но здесь столько нового и захватывающего, что просто не знаю, на что смотреть, за что браться...»
— Гу-ля! — снова послышалось за окном, но, закусив губу, Гуля продолжала писать:
«...В нашем Артеке все очень интересно. Прямо за окна ми нашей палаты — море, а чуть поближе громадная, очень похожая на медведя гора, которая зовется Аю-Даг, что значит Медведь-Гора. В нашем Нижнем лагере двести пионеров. Это не считая вожатых. Многих ты, наверное, знаешь. О них писали в газетах. Например, орденоносец, Барасби Хамгоков. Он приехал в Артек из Кабарды. Там он живет в ауле Кенже. Путёвкой его премировали за то, что он вы растил для Красной кавалерии коней. Ещё у нас есть Мамлакат Нахангова. Да-да, та самая, которая научилась собирать в Таджикистане хлопок двумя руками и перегнала всех взрослых! Мамлакат спит рядом со мной, мы с ней в одном отряде, хотя она младше меня. Сегодня я видела орден Ленина, которым Мамлакат наградили в Кремле...»
И ещё, наверное, многое рассказала бы про свой лагерь Гуля — и о том, какие ребята отдыхают в Артеке, и как все вместе они смотрели не давно фильм «Дочь партизана», и как сдала она нормы на значок БГТО, — но тут из парка вновь раздалось нетерпеливое:
Лишь перед линейкой, после долгого, напол ненного многими интересными делами дня Гуля снова открыла тетрадь на той странице, где было начато письмо.
«...Хотя наш лагерь называется «Артек», но мы все зовём его Пионероград. Правда, так интереснее? И даже песню сочинили:
Звенит наш лагерь песнею. Шагайте дружно в ряд. Нет города чудеснее, Чем Пионероград!
В пути своём стремительном
Расти, расти, отряд.
Врагам отпор решительный
Даёшь, Пионероград!
Посылаю свою фотографию. На ней я снялась вместе с Мамлакат и Барасби. Здорово я в лагере потолстела? Написала бы ещё, но надо бежать на линейку».
Гуля поставила точку, вырвала из тетради исписанный лист и спрятала его в конверт. А затем, перепрыгивая сразу через две ступеньки, слетела по лесенке веранды в парк, где призывно трубил горн, а под кипарисами уже строился отряд.
Маленькая железнодорожная станция тонула в густом сумраке. Лишь изредка, когда из-за туч на короткий миг выплывала луна, здание станции окрашивалось в бледно-жёлтый цвет, и её контуры резко вычерчивались на тёмном небе. Но стоило луне спрятаться за тучи, как станция снова погружалась в непроглядную ночь.
— Где эшелон на Филоново? — наугад в темноту спросила Гуля, услышав хруст песка под чьими-то сапогами.
Мужской голос ответил:
— Ступай прямо. Под парами там стоит.
Осторожно, на ощупь Гуля пошла по путям, как вдруг, оступившись, чуть было не упала, но, на счастье, неожиданно уперлась рукой в шершавую стену вагона.
Пискнули двери теплушки. В возникшем проёме появился фонарь, а следом за ним сонное, помятое лицо солдата.
— Тю!.. — присвистнул солдат, увидев у теп лушки девушку в гимнастерке. — Аль тоже воюешь?
— Воюю, — буркнула Гуля и заглянула в теплушку.
— Как же тебя взяли-то? — удивился солдат.
Он поставил на пол фонарь и присел рядом, све сив на платформу ноги в тяжелых кирзовых са погах.
— У меня дома такая же птаха осталась. Аленкой кличут. В восьмой класс ходит, а тоже на фронт рвется. Пришлось перед отъездом ремнём припугнуть...
— Где начальник эшелона? — перебила Королёва словоохотливого солдата.
— Чего не знаю, того не знаю, — развёл солдат руками. — Остановил нас семафор, лейтенант куда-то и убёг. Тебя как зовут-то?
Гуля не успела ответить. Кто-то, задев её в темноте плечом, прошел мимо. В свете фонаря мелькнул околышек офицерской фуражки.
— Подождите! — крикнула Гуля и, боясь по терять из виду офицера, спотыкаясь, бросилась в темноту. — Вы начальник эшелона?
Невидимый в темноте человек остановился.
— Предположим — я, — недовольно ответил он.
— Прикажите тогда срочно погрузить к вам раненых. Уже три часа они ждут отправки в тыл. В Филонове сдадите раненых в госпиталь, — скороговоркой выпалила Гуля.
Офицер ответил не сразу. А когда заговорил, то только что спокойный, усталый голос его стал вдруг отрывистым и раздражительным:
— Вы мне не приказывайте! За эшелон отве чаю я!
— Но вы должны взять раненых, — твердо по вторила Гуля. — Вы не имеете права отказывать! Раненым необходим госпитальный режим. В Филонове...
— Вот даёт!.. — восторженно воскликнул в дверях теплушки солдат.
— В Филонове сдадите раненых и дальше можете следовать, куда вам угодно!
— Не кричите! — перебил офицер.
Он взял за локоть и подвёл девушку к фонарю. Кружок бледного света упал на лицо Гули, пробежал по её выбившейся из-под пилотки пряди волос.
— «У Артека на носу примостился Суук-Су...» — тихо пропел офицер. — Не узнала? Неужели забыла? Эх ты, Гуля, мама-мадресита!
Офицер поднял фонарь, и Гуля увидела худощавое лицо, большие, под густыми бровями, удивительно знакомые черные глаза.
— Рубен, это ты?! — удивленно прошептала Гуля, не веря еще, что перед ней тот самый Рубен Ибаррури, с которым летом 1936 года она отдыхала в «Артеке».
— Лейтенант Рубен Руис Ибаррури, — доложил офицер и притронулся рукой к козырьку фуражки. — Здравствуй, Гуля!
Солдат в дверях теплушки кашлянул и подался вперед. Он не верил своим глазам. Только что лейтенант и незнакомая девушка-медсестра готовы были подраться, а сейчас дружески хлопали друг друга по плечу и говорили о каких-то Суук-Су, Аю-Даге.
Он не знал, что это встретились два бывших пионера-артековца — вожатая октябрят и вожатый отряда детей испанских революционеров-республиканцев.
— Подумать только, ты уже лейтенант!
— Да. Кончил Качинское авиационное училище. Потом вернулся на родину...
— Но ты опять в России, Рубен!
— Нам пришлось отступить во Францию. И вот я снова приехал к вам...
— Что с тобой поделаешь! — рассмеялся Рубен и развёл руками. — Ты все такая же, как была в Артеке...
— Какая? — спросила Гуля.
— С характером и упорная!
Пока в теплушку переносили раненых, Гуля и Рубен вспоминали пионерское лето на берегу тёплого Черного моря и, перебивая друг друга, спешили рассказать о шести прошедших после их расставания годах.
Но вот снова на закопчённом паровозе прокричал гудок, и состав дрогнул.
Рубен вскочил на подножку вагона.
— До свидания, Гуля! — крикнул он. И из ночи ветер принёс ему в ответ:
— До свидания, Рубен!
Все быстрее и быстрее стучали под полом теплушки колёса. В ночной темноте меркли тусклые, далёкие звезды...
Но бывшим артековцам не удалось больше встретиться.
Спустя неделю гвардейская дивизия, где служил Рубен Ибаррури, заняла оборону на участ ке Самохваловка — Котлубань.
Перед Рубеном был знакомый ему ещё по гражданской войне в Испании враг — фашисты. И хотя на этот раз защищать приходилось не горы Бискайи, не родное местечко Соморростро, не Мадрид и не Гренаду, но и в России юноша боролся за свободу своей Испании, за то, чтобы... землю в Гренаде Крестьянам отдать...
— Вперёд! — закричал Рубен, — подняв в очередную атаку батальон и, забывшись, что-то до бавил по-испански...
В то утро, полное запахов полевого разнотра вья и ясной в небе зари, батальон выполнил боевую задачу — не дал врагу продвинуться ни на шаг к хутору Власовка.
В то утро, когда над землей плыла теплая, словно парное молоко дымка, командир пулеметной роты гвардии капитан Рубен Руис Ибаррури был смертельно ранен осколком разорвавшегося снаряда и спустя несколько дней умер в госпитале за Волгой в Средней Ахтубе. Посмертно Рубену было присвоено звание Героя Советского Союза.
...В Волгограде, на площади Павших борцов, неподалеку от братской могилы солдат и команди ров, погибших при обороне города-героя, на одной из аллей сквера стоит памятник из красного мрамора.
Каждый год, в день гибели Рубена Ибаррури, на могилу сына приходит его мать — председатель Коммунистической партии Испании Долорес Ибаррури — Пасионария, как звали её бойцы испанской революционной армии.
Подолгу стоит у могилы сына старая мать, глядя, как ветер ласкает цветы у подножия мраморного памятника...
