Я вернулась в Артек спустя 33 года и 10 месяцев: в апреле 1975. Журнал «Огонёк», в котором я много лет работаю разъездным корреспондентом, послал меня с заданием - написать репортаж к 50-летию Артека.
- Кому же ехать, если не тебе, - сказали мне в редакции, - тебя там, как бывшую вожатую, встретят с распростертыми объятиями, работать будет легко, ты все знаешь. И напишется тебе лучше, чем кому-либо другому.
Ох, эти кабинетные редакционные гипотезы! Я не возражала, хотя знаю о себе все совершенно противоположное: когда я волнуюсь и люблю, пишу хуже, чем обычно. И когда что-нибудь хорошо знаю, репортаж тоже мне не удается - обилие материала давит, я не могу отделить то, что нравится читателю, от того, что дорого мне. Но я вовсе не собиралась в этом признаваться, потому что перед поездкой меня так же, как и в июне 1941 года, трясло от волнения и нетерпения.
Разумеется, я десять раз могла и раньше съездить в Артек. Но не ехала потому, что не могла оказаться там просто посторонним человеком. Теперь у меня было дело, и я чувствовала себя кумом королю!
Апрель в Москве был холодный и дождливый. Мой коллега, фотокорреспондент Михаил Савин, сказал по этому поводу:
- Выезжать в дождь - счастливая примета: значит, в Артеке нас встретит солнце. А тебя к тому же ждёт благодарная память потомков.
В Симферополе нас, несмотря на телеграмму, никто не ждал - я давным-давно «выросла» и выветрилась из пионерской «памяти потомков». На привокзальной площади стояли автобусы с надписями «Артек», и шофёры по строгому артековскому правилу не пускали в автобус посторонних, что, с одной стороны, меня огорчило, а с другой - обрадовало: и в наше время посторонних, действительно, нельзя было пускать - стоит этому постороннему раз чихнуть, и весь лагерь заболеет гриппом. Ребят некоторое время, как и встарь, держат на эвакобазе в Симферополе, измеряют им температуру и врач осматривает их. Если есть хоть малейший признак простуды - пожалуйте в изолятор до полного выяснения причин и выздоровления.
Устраиваясь в попутный транспорт, я повздыхала по поводу своей «постороннести» и порадовалась стойкости и рациональности артековских порядков.
В Артеке было холодновато. Но, видно, это отечество наших юных душ никогда не перестанет радовать нас. Глициния нежно склонилась, когда я с сердечным трепетом снова входила в мир своей немеркнущей юности. Лиловые водопады глицинии струились со скал и образовывали потрясающие арки над входами и в аллеях...
Сууксинский прибрежный парк, увы, поредел, его уничтожили фашисты во время оккупации. После войны парк возобновили, но деревья еще не успели загустеть. И все же мою знакомую с июня 1941 года магнолию я разыскала! На мглисто-зеленых старых её ветвях набухли совсем юные почки, и к 16 июня, к 50-й годовщине Артека она обязательно расцветет...
Было воскресенье, управление Артека пустовало. Мы поселились в красивой гостинице лагеря Лазурного - так теперь называется Суук-Су, я побежала к речке. Она в своем старом каменном ложе показалась мне тоненькой ниточкой. Но тут я догадалась: на вершине Роман-Коша еще не закончилось таяние снегов, большая вода не хлынула вниз, и холодной речке Суук-Су еще предстоит на лето сделаться полноводной и побурлить.
С руководителями Артека, по правде говоря, мы встретились и познакомились тоже холодновато. Но зато очень быстро я подружилась с вожатыми и пионерами, будто снова впервые приехала в Артек. Другим стал Артек, он теперь знает о себе больше, чем тридцать три года и 10 месяцев назад. И все, что он знает о себе теперь, знаю и я. Все, чего не успела узнать тогда.
Имя основателя Артека Зиновия Петровича Соловьева в Артеке чтут. В домике, где он жил, открыт его мемориальный музей.
Наркомом здравоохранения РСФСР в двадцатых годах был Н. А. Семашко. Зиновий Петрович Соловьев был его заместителем. Идея организации детских оздоровительных пионерских лагерей принадлежит ему. Он начал воплощать ее в жизнь с Артека. В год основания лагеря за четыре смены 1925 года в Артеке побывало 320 пионеров. Теперь здесь за одну только летнюю смену бывает 5000 ребят! Нас, артековцев, уже больше 500 тысяч человек. Если нас собрать вместе - понадобится почти такой город, как Таллин. И нет республики, города, мало-мальски крупного предприятия, где не было бы пионерских лагерей. Летом в самых красивых, специально подобранных врачами местах отдыхают практически все пионеры Советского Союза. По примеру наших пионерских лагерей создаются детские оздоровительные лагеря и в других странах. Океан детских летних радостей начался с маленькой артековской речки Суук-Су.
Мне вспоминается еще до войны увиденная фотография Зиновия Петровича: правильные черты лица, умные глаза, четыре ромба в петлице. Он занимал кроме всего остального ещё и пост начальника главного военно-санитарного управления Красной Армии, возглавлял Общество Красного Креста. В умной, напряженной и честной жизни Зиновия Петровича, в его мужественном характере была трогательная черта - он любил детей. Никакого умиления не было в этой любви, никакого сюсюканья. Была забота человека, и была точка зрения революционера, преобразователя, не пустого мечтателя, а мыслителя, всерьез думающего о будущем: Зиновий Петрович называл здоровье молодого поколения Советской страны «одним из ответственейших участков социалистического строительства», «народным имуществом», которое надо беречь. За сугубым рационализмом этих его слов - суровая нежность.
Сестра В. И. Ленина Анна Ильинична Ульянова-Елизарова рассказывала, что у Зиновия Петровича в характере было много сходства с ленинскими чертами, что «во многом можно провести параллель между этими двумя различными людьми. Зиновий Петрович был одним из самых близких соратников Ленина, исполнявших его заветы. И по характеру он во многом напоминал Владимира Ильича».
Детство Зиновия Соловьева прошло в том же Симбирске, учился он в той же гимназии, что и Владимир Ильич. Поступил в тот же Казанский университет, двадцати двух лет от роду, в 1898 году стал членом РСДРП. Вел революционную пропагандистскую работу на предприятиях Казани, за что и был арестован, исключен из университета и выслан. Вернувшись из ссылки, снова работал в большевистском подполье, снова был арестован и сослан. 1917 год он встретил уже опытным организатором революции, был активным участником и одним из руководителей московского вооруженного восстания.
Во времена симбирского подполья он дружил с Дмитрием Ульяновым. «Редко судьба нам посылает таких друзей, в которых не приходилось бы разочаровываться или усомниться... Таким для меня был Зиновий Петрович Соловьёв» - эти слова Дмитрия Ульянова многое говорят о Соловьеве.
Плохое было у Зиновия Петровича здоровье. Больно читать строчки из его письма к профессору Ф. Гетье: «...Поймите, что я молод ещё, мне всего 52 года, что в голове моей роятся мысли и планы, которые мне хочется осуществить, и не иметь возможности сделать это - ужасно...» Без бодрячества, без ложной позы, без показного притворного мужества - обыкновенная человеческая горечь перед неотвратимым. Вскоре его не стало. Человек - не вечен, история культуры полна безвременных утрат. О Зиновии Петровиче хочется сказать словами русского поэта Жуковского: «Не говори с тоской - их нет, но с благодарностию - были... » В том, что вся наша молодежь, проведшая детство в пионерских лагерях, на свежем воздухе; в занятиях спортом, с каждым поколением растет все более здоровой, - большая заслуга Соловьева. Сам он был уже очень нездоров, когда в 1924 году появился в Крыму. А Крым лечил, радовал, вдохновлял. И Зиновий Петрович не был бы самим собой, если бы не странствовал по побережью и не размышлял о том, как превратить Крым в это самое благо, каким он стал теперь, как лучше осуществить ленинский декрет, объявивший народными все курортные богатства Крыма. Подлинные революционеры живут и работают не только для сегодняшнего дня, но главным образом для будущего своей страны, своего народа, всего человечества. Зиновий Петрович жил этим будущим, он заботился обо всем, что станет основой для физического и нравственного здоровья будущих поколений. Эта забота была его профессией: он еще возглавлял и кафедру социальной гигиены во 2-м Московском медицинском институте, редактировал медицинский раздел Большой Советской Энциклопедии. Санаториев для народа в том виде, в котором они существуют у нас теперь, не было раньше нигде в мире. Семашко и Соловьев продумывали, как перестроить великокняжеские дворцы в санатории для трудящихся. Все надо было создавать заново: лечебный распорядок дня, рациональное питание, медицинское обслуживание. С чего же начинать? Вспоминает его сослуживец по Наркомздраву А. Голубков:
«...В 1924 году я был с Зиновием Петровичем в Гурзуфе, где он проводил свой отпуск. В жаркий солнечный день мы пошли с ним гулять с тем, между прочим, чтобы посмотреть подходящее место для будущего лагеря, мысль о котором он в то время лелеял. Когда мы пришли на то место, где теперь раскинут артековский лагерь, Зиновий Петрович стал развивать мысли и планы насчет будущего строительства...»
Но прежде, чем «развивать мысли и планы», Соловьев отыскал это место. Небольшая глубокая бухта с двух сторон защищена от ветров горой Аю-Даг и скалистым мысом, на котором стоят развалины Генуэзской крепости, а с третьей стороны - Крымская горная цепь с вершинами Роман-Кош и Ай-Петри. В воздухе - запах цветов и трав, южной хвои, йодистое дыхание моря. И на многих гектарах - великолепный парк, выращенный здесь богатым ботаником Виннером и переданный государству. Здесь - не просто целебно, не просто красиво, не просто романтично. Здесь в названиях живет древняя история Таврии, таинственная, мало исследованная, уходящая в глубь веков к истокам скифского и сарматского государств, ко времени расцвета и проникновения в Таврию эллинской и древнеримской цивилизаций. Зиновий Петрович был по-настоящему, классически образован и по-ленински понимал все неисчислимое значение культурного наследия в формировании новой интеллигенции. Он ходил по татарским деревушкам, разбросанным по побережью, узнавал названия горных вершин и распадков, ущелий и речек.
«Артек» - место отдыха перепелок: так толковали местные жители это название, оно ему понравилось, он весело говорил - ну, просто как по заказу: пусть и наша детвора отдыхает, раз тут отдыхают перепелки, пусть наш пионерский лагерь так и называется.
В этой ласковой маленькой стране «Артек» целых четыре реки, их названия говорят о разных эпохах здешней цивилизации: Кумака-Дере, Черкес-Дере, Суук-Су - три тюркских названия (дере - река, су - вода). Четвертое Путанис - уходит в эллинскую древность.
Зиновий Петрович не мог знать, но, наверное предполагал, что наступит время, когда историей этих мест займутся пионеры-краеведы, что здесь побывают виднейшие ученые и общественные деятели планеты - ведь при его жизни в Артеке была Клара Цеткин, приезжал в гости Анри Барбюс, и Зиновий Петрович был дружен с ними. А после войны, в шестидесятых годах, приезжал в Артек интересный гость - брат Никоса Белояниса, один из крупнейших топонимиков мира Христос Белоянис, и он привел несколько толкований слова «артек», из которых наиболее приемлемым для него же самого было два - уже известное нам «место отдыха перепелок» с древнегреческого, и еще с языка предков нынешних осетин, с аланского, «артек» - спуск с горы. Возможно! Ведь русла четырех близких одна к другой рек - конечно же, отличный спуск с горы. Были Зиновию Петровичу известны легенды о здешних местах. Например, про маленький домик, в котором он поселился, когда стал совсем артековцем и не захотел покидать лагеря, не захотел жить в санатории, а жил в Артеке и по артековскому режиму - рассказывали старожилы, что в давние времена в нём обитала странная, хоть и не самой первой молодости, но красивая француженка, что она носилась на бешеном скакуне по здешним ущельям, а ночами в ее домике горел свет и раздавались звуки шумных пиров. Говорили, что и похоронена она где-то здесь, и что было время, когда из-под земли была видна надгробная плита, и на ней некая французская фамилия, чем-то знаменитая. Когда Зиновий Петрович дознался до фамилии, оказалось, что тут была похоронена женщина, послужившая для Дюма прототипом пресловутой «миледи»: она убежала от французских и английских придворных интриг в Россию и здесь окончила свои дни. Представляю себе довольное лицо Зиновия Петровича - занятно будет ребятам!
Или - легенда Аю-Дага, в переводе с тюркского Медведь-горы. Аю-Даг и в самом деле похож на медведя, уткнувшегося носом в морскую волну. Говорит легенда, что некогда племя медведей пленило прекрасную девушку, и она заботилась о них, и медведи обожали ее так, что просто не могли без нее обходиться. Но она встретила джигита и полюбила его, и покинула медведей, ушла с любимым под парусом в море. Медведи кинулись за ней, решили выпить море и посуху догнать свою любимицу, отнять ее у джигита, умолить не бросать их. Но любовь оказалась сильней, любовь встала на пути самого главного, первым подбежавшего к морю медведя и превратила его в гору. Остальные отступили в горные леса, а девушка уплыла с джигитом.
Или - рассказ о Пушкине, о том, что здесь во время южной ссылки он любил бродить, сидел на уцелевшем краешке генуэзской башни недалеко от Гурзуфа, и свободная стихия моря пела ему свои песни. А в Суук-Су есть скала, на которой он тоже любил побыть в одиночестве - она и носит его имя. Со скалы он спускался вниз, к самой волне, заплывал в темный прохладный грот, вымытый волною в скале, и подолгу плавал там, эта промоина нынче называется «Пушкинским гротом»... Со скалой связан интересный замысел русского певца Федора Ивановича Шаляпина. Он любил Крым, не раз отдыхал там. Летом 1916 года он был гостем Ольги Михайловны Соловьевой. К Зиновию Петровичу Соловьеву она никакого отношения не имела. Судьба ее была иной: молодой малограмотной девушкой она поступила в услужение к инженеру Березину, которому в царское время принадлежало имение Суук-Су, неоднократно переходившее из рук в руки. Вскоре Ольга Михайловна стала женой Березина, а после его смерти осталась наследницей имения и открыла в нем курорт. Шаляпин был в восхищении от красоты, открывавшейся с вершины скалы на горную цепь, на скалистые Адалары - два островка в море. Вот что пишет Шаляпин в своей книге «Маска и душа»: «... Я согрел мечту, которая была мне дороже всего. Я решил посвятить и мои материальные средства, и мои духовные силы на создание в России интимного центра не только театрального, но и вообще - искусства... Я желал собрать в одну группу молодых певцов, музыкантов, художников и в серьезной тишине вместе с ними, между прочей работой, работать над созданием идеального театра. Я желал окружить этих людей также и красотой природы, и радостями обеспеченного уюта. Есть в Крыму, в Суук-Су, скала у моря, носящая имя Пушкина. На ней я решил построить замок искусства. Я приобрел в собственность Пушкинскую скалу, заказал архитектору проект замка, купил гобелены для убранства стен... Мечту мою я оставил в России разбитой...»
Революция поступила по-своему: в роскошных дачах бывших богачей создано много домов творчества для людей советского искусства. А Пушкинская скала досталась Артеку, и площадка на её вершине, и темный тихий грот внизу, имя Пушкина и его незримый след здесь как магнитом тянут к себе ребячьи сердца. (Примечание редактора: Здесь речь идёт о двух скалах. Во времена Шаляпина Пушкинской скалой называлась скала, которая сегодня носит имя Шаляпина, её он и приобрёл у Соловьёвой для строительства Замка, а Площадка и Грот, о которых говорит Нина Храброва относятся к соседней скале. См. карту «Лазурного» лагеря).
Словом, в этом Артеке было все, что нужно детям: море, солнце, ласковый ветер и дух прошлого с его преданиями и сказками, без которых детству никак нельзя.
Не было только средств для строительства лагеря.
Но был комсомол - молодая гвардия ленинцев в юнгштурмовках, первое поколение юношей и девушек, узнавших новую истину: радость жить в первую очередь не маленькими личными интересами, но большими и сложными проблемами общества. Поколение молодых, впервые в истории человечества испытавшее возможность изменить жизнь, своими руками устранить дурное, своим сердцем согреть озябшее, своим трудом создать добро. Тогда для них это было утолением духовной жажды, свойственной человеку вообще, молодым людям - в особенности.
ЦК ВЛКСМ принял решение помочь Артеку.
По городам и селам комсомольцы стали собирать металлолом и макулатуру, а деньги перечислять на строительство Артека.
В Крым отправился ударный отряд комсомольцев-строителей.
Жилья для ребят пока не строили - было решено, что на первых порах они будут жить в палатках, летом в Крыму это не только допустимо, но и полезно. Нужны были хозяйственные помещения. О том, как они строились, сохранился рассказ старого гурзуфского жителя, в прошлом печника, затем председателя первого Гурзуфского ревкома Григория Назаровича Курбатова. Он вспомнил свое бывшее ремесло и вечерами после работы ходил в Артек: «Помню, уже заезжали ребята, а я волновался - трубу докладывал. Глину-то сам заводил. И плиту ставил сам... С двумя сквозными духовками. С подземными дымоходами. Как игрушка. Работал дня четыре. Еле успел к их приезду...»
С простой плиты, хоть и похожей на игрушку, но варившей и жарившей сначала под открытым небом - с этой простоты началось великое: Артек и тысячи подобных ему детских оздоровительных лагерей.
24 мая 1925 года «Комсомольская правда» в своем самом первом номере коротко сообщала в заметке «Лагерь в Крыму»:
«Ц. Б. Ю. П. (Центральное бюро юных пионеров) при помощи Красного Креста организует на лето лагерь в Крыму для пионеров Москвы, Иваново-Вознесенска, Ленинграда и Ярославля. Под руководством тт. Семашко и Соловьева для лагеря выбрано одно из лучших мест Крыма. Лагерь явится первым опытом лагеря-санатория. В лагерь поедут пионеры, предрасположенные к туберкулезу».
Вот так, очень кратко написала «Комсомолка» о первом опыте пионерских лагерей. Мы не знаем имен комсомольцев-строителей Артека. Но знаем, что они расчистили место для палаток, сколотили под открытым небом длинные столы и скамьи и выстругали высокую мачту для флага. И знаем: 16 июня 1925 года на том месте, где теперь в голубых современных зданиях у синего моря находится дружина «Морская» и где установлена мемориальная доска, посвященная открытию Артека, состоялась первая линейка, еще неуклюжим строем встали по стойке «смирно» 80 пионеров. Перед ними, за брезентовыми палатками с топчанами, на которых им предстояло спать, за острыми макушками кипарисов смеялось и пело море. Недалеко от берега был вбит шест с отметиной - дальше не заплывать. Линейку проводил обычно весь штат лагеря: Федор Федорович Шишмарёв - начальник лагеря, он же главный врач; еще один врач - Екатерина Николаевна Згоржельская; старший вожатый Игорь Селянин - член Центрального бюро детских коммунистических групп, он десять раз приезжал в Артек на летние месяцы работать вожатым, из них четыре лета был старшим вожатым; четверо или пятеро комсомольцев - отрядных вожатых. Часто бывал на линейках Зиновий Петрович. В штате Артека была в тот первый год ещё медицинская сестра Вера Сергеевна Мамонт - медики были нужны, потому что дети приезжали нездоровые или ослабленные, и Соловьев сам осматривал и обследовал их. Был ещё инструктор по физкультуре Петр Еринский - студент III курса Московского медицинского института, две уборщицы и две подавальщицы, ежедневно приходившие в Артек из Гурзуфа, и очень необходимый человек, без которого не было бы ни еды, ни питья, - водовоз комсомолец Усиен...
А пионеры - кто они были, откуда, как приехали?
Как и сообщала «Комсомолка», они приехали из Москвы и Московской области, из Тулы и Твери. Сначала они собрались в Москве, а оттуда их привезла в Артек комсомолка и пионервожатая Таня Устинова. Она работала в доме пионеров, или, как тогда говорили, в Пионердоме на Красной Пресне. Потом Татьяна Алексеевна стала знаменитым человеком, и мы обязаны ей высокими минутами наслаждения искусством: она - народная артистка СССР, лауреат Государственной премии, была руководительницей танцевального ансамбля хора имени Пятницкого.
Многие из ребят впервые ехали на поезде; они боялись столичных трамваев и шарахались от автомобилей; некоторые из них прибыли в Артек в лаптях, а то и вовсе босиком. Совсем недавно кончилась гражданская война, и первая в мире социалистическая страна испытывала большие экономические трудности. Ребята почти впервые ели досыта. Во вторую смену, все тем же летом 1925 года, приехали ребята из Поволжья, из Самарской губернии. Они помнили голод 1921-1922 годов... Они все время думали о еде. И домой писали в письмах о том, как их кормили в Артеке. Одно такое письмо часто цитируют в артековской литературе. Я привожу его по причинам, о которых скажу ниже.
«Приехали в Нижний, купили хлеба и колбасы. Приехали в Москву. Обедали: щи с мясом и кашу. Из Москвы поехали и проехали много городов. В Курске пили чай с сахаром. Приехали в Симферополь. Купили колбасы и хлеба: на каждого по 1 фунту (то есть по 400 граммов) хлеба и полфунта колбасы. Потом поехали в Артек. В море воды много. В Артеке жили месяц. Кормили хорошо...»
Эстонские пионеры до войны не испытывали чувства голода. У большинства из них родители не были богатыми людьми, но у многих были родственники в деревне, отцы, пройдя кризис и безработицу, работали, и продукты в Эстонии в предвоенные годы не были дорогими. Матери проходили курсы кулинарии в кружках домоводства, да и вообще эстонские женщины умеют из самых скромных продуктов готовить вкусную еду. Так почему же мои дети в дневниках, в заметках первых дней тоже главным образом писали о еде? Размышляя я, кажется, поняла: еда была другая, и её было много. В соответствии с указаниями Зиновия Петровича Соловьева в артековской столовой было положено всё съедать - в 1925 году не разрешалось оставить хоть корочку на тарелке, да никто и не оставлял. Летом 1941 года все было иначе - дети, приехавшие из всех республик и областей, уже не имели представления о голоде, еда оставалась на тарелках. С разных столов раздавались голоса: «не хочу больше!», «я это не ем»... Моим тоже не все нравилось: они не ели и не приняли «коричневую», то есть гречневую кашу, они удивлялись - как это можно разом съесть полцыпленка. По сравнению с элегантно запеченной в омлете салакой, еда казалась тяжелой. Артековцы июня 1941 года ворчали... по поводу изобилия еды. И писали в дневниках: «утром опять была коричневая каша - мура какая-то».
Эта «мура» была по достоинству оценена в войну.
В первые предвоенные дни эстонские ребята были очень популярны в Артеке - как же, из-за границы! До этого в Артеке побывали дети испанских революционеров, вместе с родителями пережившие гражданскую войну и горечь поражения. Дети героев и сами настоящие борцы за революцию. Тоже заграница, но - иная, опаленная кровопролитными боями революции. Наши же были скорее этакими маленькими европейскими джентльменами: расшаркивались, все время причесывались, старались быть образцами европейского воспитания, в них еще жили прошлые поверхностные представления о культуре. Но ворчали при этом и ссорились по-детски друг с другом вполне общечеловечески. Постепенно этот ненужный и чуточку смешной в пионерском лагере «лоск» сходил с них, просыпалось застывшее веселье и чувство юмора. На них заразительно действовали веселость и юмор вожатого Володи Дорохина. Шуткам его не было числа, ребята от души хохотали и, конечно же, кто как мог, подражали ему. Спасительным было Володино остроумие в первые дни войны и позднее, когда мы по великим русским рекам плыли на восток - все дальше от европейской части, от оккупированной Эстонии. Ребята поняли - путь в Эстонию далёк и долог. Уже любя Артек и чувствуя себя членами одной артековской семьи, они не могли не вспоминать своей маленькой родины, довоенного домашнего уюта, родителей. Эллен Айа - добрый и чуткий человек, тогда самая младшая в эстонской группе, часто плакала, и утешить её было трудно. Более того, её тоска охватывала остальных девочек. В такие минуты мог помочь только Володя. Он появлялся, по привычке напевая, а «напевал» он чудовищно: мало того, что ему не один «медведь на ухо наступил», а наверное целая сотня, так еще и голос у него хрипел и скрипел, как ржавые дверные петли. В шутку ли, всерьёз ли, но Володя обожал петь. Помнится, было время, мы жили на Дону, в Нижне-Чирской, в нарядной, заросшей садами речной пойме, в опустевшем с первых дней войны доме отдыха. Ребята сладко спали, особенно в утренние часы. У Володи была бессонница, его одолевали мысли о войне, заботы о будущем, он вставал в четыре часа утра и обходил лагерь - летом пошире распахивал открытые окна тесноватых дачек, в которых жили ребята, к осени прикрывал их - чтобы дети не зябли... Мы, четверо вожатых, жили в соседствующих дачах, и я в четыре часа ежедневно просыпалась от ужасающих Володиных рулад - на рассвете он воображал, что его никто не слышит, и пел в полный голос. Выходя на главную аллею, он на мгновение всовывал голову в мое распахнутое окно и вопил, кошмарно подражая известному русскому романсу: «На заре ты ее не буди...» Сердиться было невозможно. Я, смеясь, швыряла в него книжкой или туфлей, даже плескала водой из заранее приготовленного ковшика и снова на два часа засыпала под его удаляющееся пенье... Эллен, с её прекрасным слухом и голосом всегда одинаково реагировала на Володины песни - она приходила от них в восторг, в каком бы настроении ни была. Мы могли ее и уговаривать, и стыдить - она продолжала плакать. Стоило появиться поющему Володе - слезы Эллен высыхали и плач сразу переходил в смех. И Володя пел... Мы, вожатые, знали, какие кошки скребли у него на душе. Его сверстники уходили на фронт. А у него было такое зрение, что он с трудом узнавал нас на расстоянии трех шагов. Идти с таким зрением в армию означало - идти на верную гибель. А он все-таки ушел в 1943 году. И не вернулся. В дни эвакуации он не только развлекал ребят «пеньем». Легко и незаметно он воспитывал их. Он был отличным вожатым столичной московской школы, с тысячью умений и придумок. И все же чувство юмора в нем было самой привлекательной чертой - подчас неуклюжее, но всегда вызывавшее взрывы хохота. Он невероятно коверкал трудные нерусские фамилии. Молдаванку Лидию Попеску он называл «Лида По песку» - Лида не обижалась, да и в самом деле – что же тут обидного? С особым удовольствием он резвился в обращении со сложными литовскими фамилиями.
Во время эвакуации поезда подолгу стояли, теплоходы плыли медленно, ребята собирались в одном купе или на палубе, разговоры их были невеселыми. Володя подходил к литовцам и начинал рифмовать: «Гружите - не грустите!», «Растекайте - не страдайте!», «Эрсловайте - не уставайте!». Тяжелое настроение разбивалось, Володя садился с ребятами, и они сразу веселели.
Я часто думаю о том, что до сих пор всем моим «ребятам» - теперь уж дедушкам и бабушкам - свойственно неизменяющее им чувство юмора, спасительное во всех ситуациях и особенно в трудную минуту. Чувство юмора, как известно, - «от Бога». А у всех нас - также и от Володи. Во всяком случае, именно благодаря ему мы научились, ценить юмор и понимать необидность доброй шутки.
Незаметно ребята менялись под влиянием вожатых, у которых они научились многому. Был у нас начальником лагеря Гурий Григорьевич Ястребов - личность обаятельная, тоже человек с юмором и с весёлой и требовательной любовью к детям. Были друзья - литовцы и белорусы, русские, молдаване, евреи, поляки - каждый со своими способностями и умениями. Любили попеть и потанцевать. Многие прекрасно читали стихи и по памяти рассказывали прочитанные до войны книги - пока мы не добрались до Алтая, до прекрасной Белокурихинской библиотеки, пока у всех не начался «книжный запой»... Всё вместе было большим мыслящим, чувствующим, по-доброму направляемым коллективом. Всё вместе формировало в ребятах индивидуальность. И если эстонским ребятам вначале трудно было читать по-русски, перед глазами у них были белорусские девочки Ира Мицкевич и Рива Черноморец, молдаванка Женя Чебанова и украинцы Алёша Диброва и Лена Гончарова, которых от книги можно было оторвать только апокалипсическими угрозами. Лайне Теэсалу, Этель Силларанд, Виктор Пальм и Виктор Кесккюла раньше других научились быстро читать по-русски. В их жизни чтение сыграло большую роль - ту самую, привычную, скрытую, не всегда ценимую нами, ту, что постоянно формирует наше мировоззрение и без которой мы были бы другими...
Возвращаясь к личности Зиновия Петровича Соловьева и к его роли в жизни Артека, хочется сказать - не только Артеку, но и всем пионерским работникам Советского Союза, всем пионерским работникам всех пионерских лагерей планеты следовало бы побольше знать, почаще вспоминать о Соловьеве. Конечно, содержание, цель и смысл пионерской работы продумывались такими педагогами, как Надежда Константиновна Крупская, сестра Владимира Ильича Ленина; пионерскую работу организовывал Наркомпос; пионерскими делами был занят ЦК РКП(б). И, конечно, все, что рождалось в теориях и раздумьях, с большим энтузиазмом воплощал в жизнь комсомол. Участие комсомола в пионерских делах было логично, естественно и разумно. Всего три-четыре года, отделявших комсомол от пионерии, были связующим звеном по возрасту, темпераменту, живому и веселому интересу к жизни, по разным придумкам и проделкам. Но эти три-четыре года были уже и годами первых приобретений серьезного жизненного опыта. Одна моя приятельница, пионерка двадцатых годов, вспоминает, что когда она пришла в пионерский отряд в Ленинграде, в памятном ей Губземотделе, и вошла в звено, занимавшееся радиоделом, ее пленили лозунги, украшавшие скромное, отведенное для пионеров полуподвальное помещение: «Радист! Не путай а н т е н н у с Антантой, а Гоголя - с Гегелем!». Это уже были «комсомольские штучки», и такие славные штучки запоминаются людям на всю жизнь, они на долгие годы определяют любовь к слову, к шутке и, в общем, оптимистическое отношение к жизни. О шефстве комсомола над пионерами очень хорошо и просто сказал впоследствии Анри Барбюс, вспоминая, кстати, Артек и своего друга Зиновия Петровича Соловьева: «...Под руководством моего друга я изучал каждую часть механизма этого лагеря, который сам представляет собой целое королевство - королевство без короля и без подданных, где в особенности было очень много маленьких братцев вокруг нескольких больших братьев».
Вот уже больше шести десятков лет «большие братья» по мере сил и умения воспитывают «маленьких братцев», воспитатели и воспитуемые объединены молодостью и общими интересами. И все эти годы комитеты комсомола - если они, конечно, не дремлющие, не равнодушные, а живые организации - направляют вожатыми своих самых остроумных, самых интересных комсомольцев. Мне пришлось побывать в одной из крупнейших организаций страны у комсомольцев «Уралмаша». С группой молодежи из заводского туристского клуба я ездила в красивое место, в предгорье Уральского хребта - к Талькову камню. Всю дорогу в автобусе разговаривала с долговязым белобрысым Володей - вожатым одного из заводских пионерлагерей. Вот Володины наблюдения:
- Это разве маршрут? Мои пионеры по таким ходят запросто...
- ... Уровень мышления у этого верзилы Алика ниже, чем у моих пятиклассников...
- ... Я не верю в то, что инструктор по физкультуре хороший человек, он моим детям сразу не понравился, а детям надо верить - у них на людей правильное чутье...
- ... Нынче я в институт не стал поступать - еще не решил, в какой. Обычно я каждое лето работаю вожатым. Сначала по поручению комитета комсомола, потом уж самому захотелось. Нынче в лагере попался мне отряд пятиклассников. Самый интересный возраст - десять-одиннадцать лет: они еще дети, еще не возомнили себя взрослыми всезнайками, как бывает в старших отрядах. Они ко мне привязались, а я неожиданно для себя - к ним. Скучаю сейчас без них. Они меня увидят - прямо кидаются навстречу. Ну, и решил я: будущей осенью пойду в пединститут...
Простые мысли. Вероятно, кому-то покажутся примитивными. Но, значит, этот «кто-то» никогда не был пионервожатым, не любит детей и никогда не поймет радости открытия милого, талантливого и справедливого мира детских душ.
Почти шестьдесят лет миллионы пионеров едут в лагеря, и часто, сами того не зная, живут по режиму, который когда-то установил для оздоровительных лагерей Зиновий Петрович Соловьев. Может быть, с годами кое-что устарело в этом режиме, в частности - обилие еды. А может быть, от свежего воздуха и активного движения ребята в пионерлагерях всегда будут испытывать перед завтраком, обедом и ужином здоровое и естественное желание побольше поесть, и как раз надо, чтобы еды было много, чтобы она была обязательно вкусной и красиво поданной. Соловьев в 1925 году, когда и хлеба-то не хватало, добивался и добился в конце концов хорошей посуды и крахмальных салфеток к столу. Теперь на столах в Артеке - бумажные салфетки и стандартные тарелки... Безусловно - так рациональней. Но как бы то ни было, а на краях этих тарелок можно ведь красивыми буквами написать название лагеря, как это было у нас в Артеке: Было и запомнилось.
Больше полувека пионерские лагеря живут по «Наказу», продуманному и составленному Зиновием Петровичем для Артека: встав, сделать гимнастику; тщательнейшим образом заправить койку; умыться хорошенько и растереться жестким полотенцем; съедать все и хорошенько пережевывать еду; и, так как дети не умеют и не могут помнить об отдыхе, помнить о нем должны их вожатые и воспитатели: после обеда дети должны обязательно поспать - это укрепляет нервы...
Самые простые, совершенно легко выполнимые советы, а сколько в них разумного и спасительного для здоровья! Жаль, что мы поздновато о них вспоминаем и запоздало спохватываемся.
В нынешнем Артеке, в том домике, где когда-то жила пресловутая «миледи», а в середине двадцатых годов в скромнейшей обстановке во время отпуска жил заместитель наркома здравоохранения 3. П. Соловьев, теперь открыт музей. Там стоит несколько вещей, которыми пользовался Зиновий Петрович: письменный стол, шезлонг, койка, полка для книг. Когда его спрашивали, почему же он не живет в санатории, где от царского режима осталась прекрасная обстановка, он попросту отмахивался, говорил - некогда. Теперь я думаю, что он не объяснял причин потому, что не хотел открывать той нежности, что возникла у него к открытому им же самим Артеку. Он настолько не хотел отрываться от него, что жил вместе с ребятами по режиму, им самим установленному для детей: встав, умывался холодноватой поутру морской водой и растирался жестким полотенцем; старательно пережевывал артековскую не весьма разнообразную еду; если мог, дремал после обеда; ложился спать сразу после горна, который тогда, как и теперь, пел серебряно, почти произнося милые слова: «Спа-ать, спать по пала-атам! Спать, спать всем ребятам!», и было это в девять часов вечера, когда внезапно падала на море и горы и на Артек черно-бархатная теплая южная ночь... Наверное, он лежал на своей походной, армейского образца койке, слушал, как затихают первые артековские пионеры в брезентовых, тоже армейского образца, палатках и в небольшое сдвоенное окошко видел черное, в алмазах небо - совсем чеховское, обещанное мечтателями и сбывшееся для Соловьева (несмотря ни на что, сбывшееся, потому что сбылась революция) - счастливое небо в алмазах...
С Соловьёва, как вспоминают его сослуживцы и воспитанники, во всём хотелось брать пример.
Ещё живы люди, которые помнят, как Зиновий Петрович приезжал в детский туберкулезный санаторий в Ай-Даниле, рядом с Артеком, и затевал там с дошкольниками веселую артековскую игру: вставал на четвереньки и изображал легендарного медведя - Аю-Даг. Его накрывали его же шинелью и катались на нем верхом, по очереди, все. Может быть, не только целебный воздух Крыма, но и это общение с детьми, когда он мог представить себе, что скоро у многих детей будет вот такое смешливое детство, да, наверняка это общение хоть ненадолго, но все же продлило его дни.
Он сочинил для артековцев одну из первых песен - биографию лагеря в стихах:
Лагерь наш устроил РОКК*.
Комсомол ему помог.
Наш Артек, наш Артек,
Не забудем тебя ввек!
Пионеры не дремали,
Комсомолу помогали.
Смотрит лагерь, как картинка,
Он - рабочая новинка.
Где жил Виннер-генерал,
Пионерский лагерь стал.
Как приятно здесь купаться
И здоровья набираться!
Мы на солнце загорели,
Словно негры почернели...
_________________________
* РОКК - Российское Общество Красного Креста.
Каждое двустишие сопровождалось припевом «Наш Артек…», и припев этот поют сотни тысяч людей в разных концах страны.
А ещё известно, что Зиновий Петрович вместе с ребятами повторял речёвки вроде:
Над Артеком ночь спускается,
Артеку спать пора.
Всем, всем спокойной ночи,
И нам - приятного сна!
В одной из аллей Артека стоит небольшой обелиск - в память Зиновия Петровича Соловьева. Когда бы ни проходили здесь пионерские отряды, и сколько бы раз они ни проходили, всегда и каждый раз они выравниваются в четкую шеренгу и отдают памяти Зиновия Петровича Соловьева пионерский салют. Я видела, как ребята это делают - строго, серьезно, прочувствованно: они уже побывали в музее, услышали рассказ о жизни Зиновия Петровича. Я думаю, что среди тех ребят, рядом с которыми я стояла, равнодушных не было. А если и встанут когда-нибудь у обелиска Соловьеву равнодушные, то это значит, что они вообще ко всему равнодушны, что им уже ничем не поможешь. Я знаю - такие есть, но их меньшинство. Я верю - руки ребят взлетают в пионерском салюте не только памяти Соловьева, но и тому великому времени, которое он создавал и которое представлял достойно.
