|
→ Версия для КОМПЬЮТЕРА 
|
«Мой Артек», Н.Храброва
16
Эхо
Иногда из тартуского Общества книголюбов, из библиотеки, из общества «Знание» звонят Ланде, посылают за ней машину, просят приехать в школу или на заседание того или иного общества и просят рассказать, допустим, о роли книги в ее жизни. Если это пионеры, Ланда берет с собой красный галстук. Больше всего ей нравится рассказывать пионерам о нашей военной жизни, а также выступать в обществе книголюбов: Ланда любит читать. Недавно ее попросили рассказать начинающим книголюбам о роли книги в ее жизни. Ланда пересказала мне, как это было:
- Мне что-то нездоровилось в тот день. Ну, с пыхтеньем, с таблетками я отправилась на встречу. Вхожу - полон зал ребят лет тринадцати-четырнадцати, лица внимательные, не шумят, не шалят, готовы слушать. Я в момент выздоровела, даже забыла, где, когда, что болело. Роль книги в моей жизни! Ты вот спрашиваешь, как я сумела так быстро выучить русский. Разговорная речь - это понятно, все кругом говорят по-русски, у меня же не пень вместо головы. Но мне этого было мало - хотелось читать. Возьму книгу, начну читать - понимаю только наполовину. Вспомнилось, естественно, как я в Бразилии выучила португальский язык: по букварю. Раздобыла русский букварь и, пятнадцатилетняя девица, засела за него. Дело пошло быстро. А так как я с детства владела свойственными португальскому шипящими, то и произношение не представляло для меня особых сложностей. Все это я рассказала юным книголюбам. А помнишь, как на Алтае у нашей санитарки вдруг стало уходить много керосина?
Конечно, я помнила. В Белокурихе был свой движок, но по ночам тетя Дора экономила электроэнергию и иногда зажигала керосиновую лампу. Керосин стоял в бутыли, и, разумеется, никто его не прятал. И вдруг его стало мало. Тетя Дора отнеслась к пропаже с большим подозрением, начали разузнавать, что да как. Выяснил все начальник лагеря. Однажды после утреннего умывания он вдруг подошел к девочкам старшей группы и, поднимая за подбородки, стал заглядывать им... в нос! Никто ничего не понимал. А начальник спрашивает:
- Что вы такое делаете по ночам с коптилкой? Помолчали, посопели, признались:
- Читаем... А как вы догадались?
- Не велика тайна! Несколько раз заполночь видел в вашем окне непонятный слабый свет. Пока не обнаружилось исчезновение керосина, не придал значения. Значит, вы дышите копотью, и носы у вас недомыты и снизу черны. Вот и всё. Что же вы такое читаете по ночам?
Оказывается, кто-то из белокурихинских дал нашим девочкам старую, зачитанную, на странички распавшуюся «Анну Каренину». Когда лагерь засыпал, девочки, почувствовавшие себя взрослыми, садились за стол вокруг собственноручно сооруженной коптилки и читали, передавая друг другу странички...
Разумеется, никто никогда не запрещал им читать. Но времени свободного не было совсем. И в конце-то концов, надо же было им изведать сладость ночного, испокон веков запрещаемого взрослыми чтения!
- То, что вы читаете, - хорошо, - сказал начальник с пониманием, - но что по ночам - плохо. Спать надо столько, сколько положено, мы обязаны следить за вашим здоровьем, тем более, что работаете вы много. Ещё хуже, что подвели тетю Дору с керосином, попросить надо было, а не воровать!
- Так она бы и дала нам этот керосин!
- Плохо, но - не наказуемо, - разюмировал начальник. - Будем выкраивать свободные часы для дневного чтения.
Свободные - не часы, конечно, скорее минуты – были выкроены, ребята стали читать днем. В Белокурихе была хорошая библиотека и умная заведующая библиотекой Женя Михайловская. Каждая минута чтения была для них настоящим подарком.
- Ну, и что же, Ланда, какое впечатление произвел на твоих слушателей рассказ о коптилке и ваших черных носах?
- Смеялись.
- А насчёт воровства керосина вопросы были?
- Не было вопросов. Ты что, дурного примера испугалась? Вернись в современность! Кому из них нынче керосин нужен? Мне же пришлось объяснять им, что это такое. Да и керосин тот вовсе не материальной, а духовной ценностью для нас был. Похитить чуточку керосина для чтения - разве не романтично?
Так-то оно так, конечно, но хотелось бы теперь, задним числом, чтобы керосин они как-нибудь иначе добывали, хотя я и сейчас не представляю - как? Ни тетя Дора и никто из вожатых и капельки керосина не дал бы им, скажи они правду про ночное чтение! Так что вопрос об отношении к похищению керосина для меня по сей день неясен, ясно одно - был в этой истории некий положительный заряд: они не просто пристрастились к чтению, но и запомнили, как начиналось чтение, чтобы оставаться с ним на всю жизнь.
Ланду с её рассказами о первой эстонской группе артековцев знают все пионеры Тарту и Тартуского района. Этель Аэсма с её книгой «Самая длинная путёвка» знают несколько поколений пионеров всей Эстонии, не говоря уж о пионерах Пайдеского района и Пайде, где Этель много лет работает в редакции районной газеты. Эллен Айа-Тульп, Лайне Теэсалу-Соэ, Виктора Кескюла, Ханса Лийва знают в Таллине, Адольфине Салу Орлову, Тамару Крончевскую-Васильеву, Владимира Николаева знают пионеры Нарвы. Любознательный народ - пионеры! Иногда из самых неожиданных географических точек страны, - а где у нас в стране нет такой точки, откуда бы в один прекрасный, на всю жизнь памятный день хоть один пионер не отправился бы в Артек? - из разных городов приходят письма с просьбой - рассказать: а какой он был, Артек военных лет?
Однажды, по дороге на Памир, на одном из перевалов Рушанского хребта, мне удалось услышать эхо в горах. Чабан, вероятно, в поисках своего напарника, верхом на тонконогой сильной лошади поднялся на крутой пик и несколько минут стоял, оглядывая горизонт. Потом приставил ладони ко рту и крикнул:
- Измаи-и-и-ил!
- Ил-ил-ил-ил-ил! - загрохотало, зазвенело, понеслось в абсолютной тишине и чистоте воздуха эхо. Скалы отражали его, относили все дальше. Всадник и конь застыли как изваяние - ждали, пока наступила тишина. Прошло несколько минут. Стихло эхо. И тогда откуда-то издалека прозвенело:
- Каноа-а-а-ат!
И горы тут же подхватили это имя, одна скала перебросила его к другой, и все громче, всё ближе - донесло до видимого нам Каноата. Ещё продолжало эхо лететь от скалы к скале, а внизу, в долине, недалеко от нас, два всадника уже неслись друг другу навстречу. Встретились, поздоровались и поехали вместе.
Меня прямо захватила, надолго запомнилась эта картина. В бесконечности немереного пространства, среди высоты каменных пиков человек - не более, чем песчинка. Не найдет глаз, не достигнет голос - если бы не эхо, множество раз повторенное множеством скал...
Теперь, размышляя об Артеке, обо всем, что дал он нам, обо всем, что с ним связано, вспоминаю эхо в горах. Годы наши встали за спиной каждого из нас, как пики. И с вершины их, от одного к другому, доносятся голоса памяти сердца, повторяясь и призывая. Чуть смолкнет один голос, прозвучит другой, третий, сотый. Живите же и звучите, голоса дружбы.
За тридцать семь послевоенных лет в общении эстонских артековцев перерыва не было. Встречались друг с другом, с теми, кто далеко, переписывались. В первые послевоенные годы они приходили ко мне с разными проблемами. Куда идти учиться? Работать? Не рано ли жениться? (На этот вопрос я всегда отвечала по первому импульсу: «рано!», но уже следующий импульс спрашивал меня саму - а на войну уходить не рано было?) «Ах, - иногда вздыхали девочки по прошлому, - не за того я, кажется, замуж пошла...» Приходил вытянувшийся Спец в милицейской форме: закончил школу МВД, а неспокойная душа его еще чего-то искала, и в конце концов нашел он себя в качестве художника рекламных выпусков.
Ланда сказала однажды по поводу этих визитов:
- Что это мы ходим да ходим поодиночке? Пора собраться и посидеть за общим столом. Есть ведь о чем поговорить!
В июле 1947 года мы снова собрались почти всей группой. Лайне не было с нами, и вспоминали мы ее с завистью - она в это время работала в самом что ни на есть крымском Артеке - методистом, писала оттуда подробные письма. И не было с нами Харальда Ильвеса...
Девочки быстренько накрыли скромный по тем временам стол. Сели. Кто-то произнес первый тост - за Победу, за мир. И второй - за Артек. Я глаз не могла отвести от них - вытянувшиеся, все до одного красивые, взрослые мои дети... Ланда - комсомольский работник, Айно, Тамара, Ханс, Харри, оба Виктора, Спец, Аста, Эллен, Уно, Володя Николаев, Ада, Этель, Лембит, Мульк, Салме, Кальо, Карл - все на комсомольской и пионерской работе. Все учатся - кто на курсах, кто в университете и в политехническом институте, в мореходном училище, в художественном институте.
Большего я от них не хотела. Это я им и сказала, попросила - оставайтесь такими же! Педантичный, верный себе Виктор Пальм встал, поправил меня:
- Разве ты не хочешь, чтобы мы стали лучше?
- И, год за годом, они действительно становились лучше, уж во всяком случае Виктор Пальм; совсем молодым он стал известным ученым, доктором наук, теперь преподает в Тартуском университете, любит студентов, а студенты - его: за точность, остроумие, за жгучий интерес к социальным и экономическим проблемам…
За первой встречей последовала через два года вторая, третья - словом, мы с Ландой насчитали девятнадцать встреч.
- Раз это становится традицией, - решила Ланда, - стало быть, надо обзаводиться архивом. Как минимум - фотоархивом. Все старые и новые фотографии прошу оставлять мне - для альбома.
С годами у Ланды образовался не только фотоальбом, а еще несколько толстых желтых папок с письмами, поздравительными «открытками» военных лет, тщательно нарисованными на листках желтоватой бумаги. Да у меня есть сундучок с письмами - мои артековцы мне его для этой цели и подарили: «наши письма хранить будешь». Письма хранятся. Из Тарту, Нарвы, Пайде. Из Белоруссии и с Украины, из Молдавии и Литвы, из Анжеро-Судженска и с Сахалина, с Алтая и из Москвы, из Ленинграда и из Норильска... По ним и знаем мы о судьбах наших далеких друзей, с которыми есть надежда встретиться. С годами тяга к общению с родными душами из страны нашего далекого детства становится все сильней. Недавно пришло письмо от совсем незнакомой женщины. «Мне так дорого всё, что происходило с вами в Артеке, словно я всё время была рядом! Но в Артеке я не была, а всю войну прожила в детском доме. Родным и любимым стал для нас этот дом, он нас, детей, потерявших в войну родителей, вырастил, воспитал и, отправив в большую жизнь, никогда не порывал с нами связи. И мы не забываем его, не порываем с ним. Наша же детская дружба, пройдя испытание разлуками и расстояниями, на всю жизнь осталась дружбой и родством душ».
Десятилетиями по всей нашей огромной стране люди, расставшиеся в войну, ищут, находят друг, друга. И не забыть им поэтов Сергея Сергеевича Смирнова и Агнию Барто, диктора Всесоюзного телевидения Валентину Леонтьеву, корреспондента Эстонского радио Вальдо Пакта и многих других, чьих имен мы не знаем, - людей, помогших снова соединиться семьям, встретиться друзьям, обрести утраченное счастье. В годы войны и в послевоенные десятилетия письма со всех концов страны шли по нескольким адресам всесоюзного розыска, и люди, работавшие в этих бюро, совершили великий труд для счастья семей, возвращения друзей через расстояния, через границы... Сколько забытых дат, номеров воинских соединений, утраченных с годами, ставших необходимыми документов вернул людям военный архив в подмосковном городе Подольске, архивы Ленинграда, работники милиции, телевидения, радио, редакций газет и журналов.
А тысячи пионерских организаций, вроде нашей алтайской «Искорки», пионеры-следопыты, помогающие матерям найти могилы погибших в войну сыновей, восстановить воинскую честь пропавших без вести, вручить героям войны неполученные вовремя ордена и медали...
Встречи... Это - особые праздники - и с сединою на висках и со слезами на глазах; с пионерскими песнями и танцами; со школьным вальсом выпускных вечеров, повторяющимся и повторяющимся через десятилетия… Они стали нашей, советской традицией; главными, непременными их участниками всегда бывают и будут дружба и мир.
Мы, артековцы военных лет, благодарим судьбу за то, что и нам подарила она высокую эмоциональность этих встреч.
Сначала встречи происходили по территориальному признаку: эстонцы группировались, как уже говорилось, вокруг Ланды, ибо кроме множества прочих достоинств она обладает просто грандиозным организаторским талантом. Уж если Ланда задумала что-то, она любой ценой доведет дело до конца. И сколько во всем, что она делает, внимания к близким, сколько доброй и веселой выдумки, скрытой нежности и чувства дружбы...
Москвичи собирались у Вали Тазловой-Крайневой. Валя и Ланда по характеру удивительно похожи друг на друга. Какие бы кошки ни скребли на душе у Вали, она неизменно приветлива, улыбчива и безгранично добра. И профессия у нее добрая, гуманная - Валя много лет работает фармацевтом в одной из московских аптек. В работе своей она выходит далеко за рамки только фармацевта. Посмотрит внимательно, подумает, спросит:
- Слушай-ка, а твой лечащий врач не советовал тебе принимать даукарин?
- Советовал, а что?
- А то, что ты его не принимаешь. Врачей надо слушаться, я же вижу, что с сердцем у тебя неполадки.
- Почему ты не стала врачом, Валя?
- По многим причинам, одна из которых та, что мне фармакопея нравится. А даукарин ты всё-таки попринимай.
Кто из артековцев не побывал у Вали проездом через Москву! Кого из нас не встречала на вокзале или она сама, или ее дочь Ирина и зять Сережа, кого только они не принимали, как родных. Появился у Вали в доме человек из Артека, и лица членов ее семьи светятся радостью, и артековец чувствует себя тоже членом Валиной семьи, начинает жить ее интересами, проблемами, трудностями и радостями... Что касается меня, то Москва без Вали для меня была бы другой, потому что есть в Валином доме старомосковское гостеприимство, широта натуры, доброта сердца, точное понимание без лишних слов; короче говоря, Валя типичная москвичка. И лекарства, полученные из ее рук, обладают особой целительной силой, потому что к химическим соединениям неизменно прибавлены ее любовь и дружба.
Латыши встречались у Аустры Крамини-Луцевич, литовцы - у Марите Растекайте, белорусы - у Юры Мельникова и Иры Мицкевич, а вся наша большая южная украинско-молдавская группа сконцентрировалась, конечно, вокруг Тоси. И я еще раз позволю себе восхититься моей коллегой и подругой: нет артековца, кому она постоянно не писала бы своим красивым, ясным почерком добрых и внимательных писем. И нет артековца, который не был бы привязан к Тосе вечным благодарным чувством.
Назрел, наконец, и момент объединённых встреч. Это было совсем непросто: уж очень велики расстояния, и сначала дети наших артековцев были малы, а потом появились маленькие внуки. А Ланда все писала и писала - приезжайте! Потому первые объединенные встречи произошли у нас в Таллине. Вскоре пришли и нам приглашения на юг - к Тосе в Ананьев, а потом в Одессу.
Конечно, поехали Ланда и Этель, а из Минска - Ира Мицкевич. Передо мной же тогда, в 1979 году, встал неумолимый выбор: на встречу ли ехать, или в командировку, в Софию, на Всемирный детский форум, посвященный Году ребенка. Собственно говоря, выбора как такового не было: меня командировала редакция «Огонька», и было бы явным безумием «отбиваться» от этой командировки. Я полетела в Софию и была свидетелем встречи детей всех континентов, всех цветов кожи. Они все были талантливы - как и положено в таких случаях, отбирали лучших, среди них были одареннейшие музыканты, композиторы, певцы, чтецы. Особенно много было художников - Выставочный зал Софии не смог вместить всех детских рисунков, их пришлось показывать в разных школах, и болгарский комсомол занимался всеми событиями встречи не покладая рук. Дети были веселы и счастливы, и видеть их выступления из зрительного зала было истинным наслаждением. Ещё большим наслаждением было наблюдать мгновенно возникшую между ними дружбу. Там, в Софии я познакомилась с Людмилой Живковой - министром культуры Болгарии, молодой, глубоко и пылко мыслящей красивой женщиной - организатором встречи детей планеты. Вторая такая же встреча детей проходила в 1981 году в Софии уже без неё – она умерла недавно, в самом расцвете лет. И с Джанни Родари познакомилась, пришла к нему с переводчиком, а он мне говорит по-русски:
- Здравствуйте, я рад вам, я старый друг «Огонька».
- И переводчик нам не нужен? – обрадовано спрашиваю я.
- Нужен, если хотим побыстрее и побольше поговорить, мне ведь понадобится много времени, чтобы по-русски сформулировать ответ на ваши вопросы. А вот через три месяца, которые я проведу с советскими детьми в Артеке и в других пионерских лагерях, - вот тогда встретимся без переводчика.
И Джанни Родари, сказочника-волшебника, уже нет в живых. Но у меня перед глазами они оба – и Людмила Живкова и Джанни Родари - такие живые, такие счастливые среди детей, в атмосфере взаимно подаренной друг другу радости...
Но нет, не всё счастливо, не всё безоблачно было и среди детей планеты. Вот в торжественном шествии детей по улицам Софии бросились в глаза несколько мальчиков в военной форме. Это были юные партизаны Никарагуа. Они приехали на детский форум через вражеские заслоны, и болгарский комсомолец Никола Иванов рассказывал, что они очень неохотно расстались на несколько дней с оружием, а на ночь вместо предложенных им пижам предпочитали оставаться в партизанской одежде и просыпались по утрам, неизменно лежа на животе - в той позиции, которая у военных называется «стрелять лежа». Никола, двадцатилетний студент, рассказывал об этом, и у него было такое лицо, что мне и сейчас не забыть его...
Завершала шествие трагическая процессия - в черных колясках сидели неподвижно в черное же одетые бледные дети с неживыми глазами, с окаменелыми лицами, их везли печальные женщины в кимоно.
- Все мы, и дети и взрослые - жертвы Хиросимы и Нагасаки, - сказала мне одна из этих женщин, - У меня сначала все было как будто благополучно, я собиралась стать актрисой, но неизбежная болезнь застала меня внезапно, спустя годы, и из актрисы я стала постоянной пациенткой больницы, где вот уже три с половиной десятка лет пытаются лечить лейкемию. Мы благодарны врачам этих больниц - они как-то поддерживают в нас жизнь. Мы приехали сюда, чтобы показать нашим детям настоящую жизнь. Как ярка она в рисунках детей планеты! А видели ли вы на выставке рисунки японских детей? Атомный гриб, рассыпающиеся дома. Нельзя же так все время…
... А по ту сторону Черного моря, в Одессе, в эти дни встречались наши, убереженные страной от войны артековцы, и с ними были их дети, и даже один внук - здоровые, счастливые своей дружбой люди. Я мысленно все время была с ними. И все припоминался мне август 1976 года в Таллине, одна из наших общих встреч. Погода менялась - то светило за окнами горячее солнце, то шел какой-то необычный солнечный ливень - струи за окном казались перевитыми, какими бывают иногда елочные игрушки-сосульки. И солнце, и ливень - все приводило нас в тот день в восторг. А начался день с того, что Ланда, Этель, Айно и Эллен хлопотали на кухне и накрывали позаимствованные у соседей, в длинную линию вытянутые столы. И вот прозвучал первый звонок в дверь... С этой минуты моя квартира стала походить на катер с неорганизованными пассажирами - все они, сбивая друг друга с ног, шарахались с одной палубы на другую: сначала все бежали открывать, потом топтались в прихожей, потом кидались на свободное пространство.
- Ну-ка, узнавай через тридцать пять лет, - дрожащим голосом говорит зеленоглазая красавица с пышным узлом волос, - а ну-ка узнавай меня, моя вожатая.
Она заплакала от волнения а я ничего не могла поделать с собой - я никогда не видела этой зеленоглазой...
- Стася Осташевская! - кто-то подсказал мне.
- Я не помню такой фамилии, - удрученно пролепетала я.
- Ну что с тобой? - рассердилась Ланда. - Стася же Гончарик!
Стася Гончарик! Девочка из моего отряда. Маленькая, тихая. И вот! Мы, конечно, плакали немножко, и очень много смеялись. Потом затрещал междугородный телефонный звонок, и я побежала к телефону, сердясь на редакцию - мол, и в воскресенье покоя нет!
- Послушай, - сказал мне плаксивый голос, - я из Минского аэропорта звоню, нет билетов, не могу прилететь!
- А кто ты?
- Ира! Ну, как ты не понимаешь, Митька я!
- Позвони через десять минут, ах ты, какая же ты артековка, да еще вожатая, - смеясь, сказала я и позвонила дежурному диспетчеру Минского аэропорта. Чему-чему, а уж разговаривать с диспетчерами аэропорта за тридцать пять лет журналистской работы я научилась! Словом, не прошло и полутора часов, как раздался еще один, последний звонок в дверь. Смятая толпой моих «детей», я кинулась к двери, открыла. За дверью стояла запыхавшаяся полноватая дама и бормотала Ириным голосом:
- Чем ближе к вам, тем сильнее колотится сердце...
- Митька!!! - завопили мы.
- Одна летела в самолете! - орала Митька. - По-моему, в честь нашей встречи мне выделили спецрейс!
Мы говорили, пели и цистернами пили кофе двое суток подряд, а если кто и спал, то не больше двух часов, и уснувших будил и тряс Володя Николаев, глубоко возмущенный тем, что такие минуты можно расходовать на сон.
Это были сорок восемь часов ничем не замутненной радости, и разлука была скрашена планами предстоящей встречи.
... Этими воспоминаниями я утешала себя в Софии, глядя на никарагуанских и японских ребят...
* * *
... Однажды позвонила Салме:
- Я в отчаянии, муж в командировке, дети заболели, оба сразу, плачут, что делать?
- Температура высокая?
- Не знаю.
- Поставь им градусник и после этого вызови врача.
- Но уже вечер, врач не приедет!
- Тогда вызови «Скорую помощь», когда будешь вызывать, всё объясни хорошенько.
Через несколько часов Салме позвонила снова:
- Была «Скорая», ничего серьезного у них нет, теперь я уложила их спать, и вот звоню тебе сказать - все в порядке. Спасибо!
- За что же?
- За добрый совет. Знаешь, я ведь теперь счастливо живу. Рада, что у меня наладилось здоровье, есть семья - муж, дети… И еще: хорошо, что мы из Артека, из страны нашего детства.
Открытка от Ады кудрявым с росчерками почерком:
«Пишу тебе из Ростова, я уже несколько месяцев здесь, а ты, наверное, меня потеряла. Я теперь «на свободе» (115 рублей 80 копеек). Живу у дочери, воспитываю внучку, очень люблю их. На лето вернусь в Нарву, сниму комнату в Усть-Нарве, непременно жду тебя к себе, создам все условия для... работы...»
Значит, эта изящная худышка Ада, хохотушка и запевала, вышла на пенсию. Интересно, какие же песни поет эта бабушка своей внучке? Конечно, «Везут, везут ребят», «Бескозырку», «У причала...» и, наверное, ту, ее коронную - «Песню Сталинградского фронта»...
... Звонит Этель:
- Ух, хорошо, что я тебя застала! Приведу к тебе Гаю Власову, она приедет московским поездом.
- А я её не помню.
- Как это не помнишь? Гая Аверченко - увидишь, сразу вспомнишь, она из Белокурихи же! Теперь в Калинине, в пединституте работает.
Пришли они с Гаей, посидели, поговорили, вспомнила я ее, она - меня, ведь всего-то навсего сорок лет прошло с нашего знакомства!
Две недели спустя Гая напишет:
«Если надо, приеду пораньше, перед самой встречей 1982 года, помочь. Написала про вас в Белокуриху и к тому же посылаю вырезку из Смоленской районной газеты с Алтая: Артек не забыт, газета написала о вас к шестидесятилетию пионерской организации. Вы там прямо легендой стали! Право, если надо помочь, позови, обязательно приеду».
… Спец (надеюсь, что читатели не забыли: Спец - это Арвед Паэорг) пишет Ланде:
«Получил приглашение оргкомитета и письмо с твоими упреками, что «исчез» и «не появляюсь». Как это - не появляюсь? А когда Тося приехала, и я был без зубов, я же все равно пришел, это ли не подвиг? Чтобы ты знала - я очень занят, строю уже много лет дачу на Хийумаа. Ты думаешь, только для себя? Вовсе нет - также и для того, чтобы в дальнейшем все наши встречи проходили только там, на Хийумаа, и чтобы каждый из вас имел возможность летом провести у меня отпуск, а что уж всем там будет всегда хорошо, можешь быть уверена, ты меня знаешь, я как был Спец, так и остался. Со Спецовским приветом!»
Из разговора с Эллен:
- Нет, я не перестала быть активной и не стала другой. Просто у меня времени хватает только на то, чтобы добросовестно работать. Хоть убей, не научусь работой манкировать, она для меня - главное в жизни. К тому же время от времени болезни накидываются. Семейные заботы, дом. Впрочем, это все отложу в сторону, обо всём забуду, приду - не заболеть бы только!
Уно Кальюранд пишет:
«Давно я не видел вас всех, соскучился, хочется повидаться...»
Виктор Кескюла:
«Всегда рад известию о встрече. Конечно, мне удобнее было бы во второй половине августа, но надо устраивать так, как большинство, все остальное, то есть проблема разумной организации времени - в моих руках...»
... Звоню Лайне, чтобы уточнить, сколько лет после войны она проработала в Артеке. Поговорили, она спрашивает:
- Что это у тебя голос кислый, зубы болят? Ах, камень на сердце? Ну, это чего проще - расскажи мне, я его тут же сброшу.
И ведь сбросила! Я ей пожаловалась, что некоторые из наших что-то давно не появляются, может быть, за давностью лет, за делами и заботами, с появлением внуков наступила у них этакая мини-социальная усталость, и уж не по-прежнему дорога им наша артековская душа?
- Может быть, ты думаешь, что я начну тебя утешать словами вроде «в семье не без урода»? – сказала Лайне. - Так этого не будет. Мы - по-прежнему одна семья, уродов у нас нет. Но ведь эмоции-то у людей неодинаковые - это раз. Особой необходимости нет - это два. И три - неужели тебе хотелось бы, чтобы «детки» были послушненькие, бездуменькие, инфаньтильненькие? А случись у кого-нибудь радость или беда - разве мы не будем друг с другом?
- Но вот ты болела, а кто из нас был с тобой?
- Но я же сама виновата, никого не оповестила, никого не позвала. И главным образом потому, что в помощи не нуждалась и понимала к тому же - у каждого свои заботы, к чему обременять друг друга визитами вежливости. Звать надо, когда друг без друга нельзя. И даже если в этом случае наткнешься на занятость, на непонимание, значит, сразу надо делать далеко идущие выводы? Понимаешь, что было, то было, и этому не стать иным - нас друг от друга уже ничто не отделит. Нет, твой «камень» несерьезный. Мы - люди как люди, с достоинствами и недостатками из крови и плоти, а не выдуманные псевдолитературные абсолютно положительные герои. И знаешь что? Нам уже много лет, каждый из нас пережил и свои радости, и свои беды, и не каждому хочется о них распространяться.
Умница Лайне. Несколько лет назад за долгую, и не побоюсь этого слова, истовую работу на радио ее наградили орденом Трудового Красного Знамени. Я позвонила ей, поздравила.
- Спасибо, - сказала она, - признаюсь тебе, что этот орден мне особенно дорог. - В названии его есть особый смысл. И, наверное, есть в нем отблеск военных дней. Помнишь, как на войне людям был дорог боевой орден Красного Знамени?
… Письмо от Иры Мицкевич из Минска:
«Что-то давно не слышу тебя, ни строчки не вижу. Я же ловлю себя на том, что стала мерить жизнь свою артековскими встречами - от встречи до встречи».
…От Игоря Сталевского из-под Ростова:
«Прямо дрожу от нетерпения, - дожить бы до августа, до встречи, свидеться со всеми, кого не видел столько лет! И почему-то все вспоминаю встречу Нового года на Алтае, когда ты учила меня танцевать. У тебя была на всё лёгкая рука...»
Ну, Игорь! Я и сама-то тогда плохо танцевала. Но тут же вспоминаются уже приведенные мною строчки из Тосиных записей о том, как она на курсах вожатых научилась всему, чего раньше вовсе не умела, - и планеры строить, и в шахматы играть, и петь, и танцевать; и горнить: всему, что было нужно детям...
... Аста Калвет пишет:
«Спасибо, что сообщили о встрече, понимаю, что письменный ответ нужен для подсчета, август для меня месяц удобный, несмотря на то, что семья у нас растет - я стала бабушкой...»
... Телеграмма из Барнаула:
«Пожалуйста, сообщите точную дату встречи».
... Письмо из Анжеро-Судженска:
«Мы так давно не виделись, боюсь, что многие меня не вспомнят и я им не понравлюсь...»
Но что за смысл приводить эти короткие строки или выдержки из длинных писем? По-журналистски я понимаю: за каждой строчкой, за каждым обрывком разговора стоит индивидуальность, непохожесть. Но это ведь уже особый разговор, да и проникновение в суть индивидуальности - задача писательская. Моя задача - заметки бывшей пионервожатой и попытка вместить эхо Артека в рамки наших судеб. У меня в оценке моих бывших пионеров все равно останутся разногласия с трезвыми оценками Лайне: «люди как люди, члены одной семьи». Я снова хочу повторить - и судьбы необыкновенные, и люди в большинстве своём необыкновенно добрые, эмоциональные, влюбленные в работу и вообще в жизнь. Но... Как матери свойственно переоценивать своих детей, порой обижаясь и сердясь на них, и снова оправдывать и одобрять, возводя приятные пустяки в ранг добродетелей, так, видно, нам с Тосей суждено относиться к нашим «детям». А истина - она всегда посередине. Если наши приподнятые оценки сложить с трезвыми оценками Лайне, и разделить пополам, то истина прозвучит так: «Они, конечно, как все, но и лучше других». Чем лучше? Тем, что у них верные сердца и благодарная память; тем, что они всегда хотели учиться и всегда любили и любят труд... Тем, что они из страны артековского детства. Достаточно!
Да и вообще - достаточно. Пора мне кончать мое затянувшееся повествование, в котором столько пристрастности и субъективности и столько поводов для критики: современное литературоведение, как явствует из некоторых статей «Литературной газеты», осуждает «исповедальный» стиль письма - а у меня тут исповедь чистой воды; оно не хочет также, чтобы автор «оголялся до публицистики», а я публицистику уважаю; что же касается пристрастности, то с точки зрения иных критиков автор должен стоять над своими героями, как бы ни любил он их. Но ведь мои герои - живые люди, и я никак не могу встать «над». Я просто люблю их, и сама такая же как они, а если уж в «исповедальности» дойти до донышка, то я и похуже, хотя бы по одному тому, что у меня нет их целеустремленности, собранности, организованности. Все это у них - от Тоси.
Перед тем, как поставить последний знак препинания, расскажу ещё одну маленькую историю, происшедшую на встрече в Минске.
- Ты помнишь твою любимую песню? - спросила меня Лариса Руденя-Селезнева.
- Особо любимую? Не помню, я любила все наши песни.
- Нет, была одна, именно твоя, ты часто ее мурлыкала. Хочешь, спою?
И она спела:
Таня, Танюша, подружка моя,
Помнишь ли знойное лето это:
Скромная блузка и девичий стан,
Сбоку в кармане наган...
- Неужели? Какой дурной вкус: «скромная блузка, девичий стан!» - возмутилась рафинированная Ирина Мицкевич, нежно любимый мой друг.
- Да! Девичий стан - это, конечно, не Бог весть что. Но зато - сбоку в кармане наган! И к тому же, не забывай, что я была как вы. Как все.
- Ура! - завопили мои, увы, постаревшие «дети» - именно как все!
Поэтому я надеюсь, что в этих «исповедальных» записках, как в капельке росы, в какой-то мере отразилась история одного небольшого, разбросанного по всей стране, но цельного советского коллектива. История одного советского поколения. История длиной в сорок с лишним лет с исходной датой - 1941.
И, если уж речь зашла о Минске, то не могу не рассказать о нашей встрече в этом городе, в августе 1981 года. Она мне особенно дорога тем, что с некоторыми из наших «военных» артековцев я свиделась сорок лет спустя, и были это особенно дорогие для меня люди: Шура Костюченко-Бардакова, Галя Товма-Дрогойлова, Юра Мельников, Валдис Стаунис, Алёша Диброва, Женя Чебанова, Катя Каплунская-Бучковская, Лариса Руденя-Селезнёва, Леля Егоренкова-Морозова и «мальчик» из моего отряда Петя Коцман с женой Дусей и сыном Игнасиком. Петя, по-сыновнему привязанный ко мне, очень благодарный, с нежной душой человек...
Как наряден был август, как хорош Минск с его просторными улицами, доброжелательными людьми, стабильным столичным бытом. Щедро и добро встретил нас Минск. О том, как мы сами свиделись после стольких лет разлуки - что уж тут говорить...
Алёша взял баян, тронул клавиатуру легким, за сорок лет незабытым движением, и слаженный, будто каждую неделю репетировавший объединенный артековский хор запел: «Везут, везут ребят...» и снова, как всегда волнуя, взвилась над нами песня-птица, гостья из далекой сказки мирного июня 1941 года. И по старой привычке обитатели Суук-Су в паузе между четверостишиями выкрикивали «Суук-Су! Суук-Су!», а Лёля Егоренкова, ныне известный на Смоленщине врач Елена Павловна Морозова, упорно и мелодично возражала им: «Нижний лагерь! Нижний лагерь!» - потому что несколько предвоенных дней провела у самого прибоя, в Нижнем лагере Артека. Живуч «местнический патриотизм» тогдашних отделений лагеря!
Встреча 1981 года была юбилейной - в честь сорокалетия смены, затянувшейся на всю войну из-за невозможности вернуться домой, а потом и на всю жизнь…
Они допели, и бывшая пионерка из Молдавии, ныне советский работник в городе Комрате Галя Товма-Дрогойлова встала и сказала:
- Ну, здравствуй, моя дорогая смена сорок первого года! Вы ведь знаете, я рано потеряла родителей, но никогда не чувствовала себя одинокой, потому что все сорок лет вы были рядом, несмотря на расстояния и расставания. Спасибо вам за счастье, которое дает людям семья...
Алёша сразу же тронул клавиши, чтобы никто не успел прослезиться, Алёша и тогда не выносил, и теперь совершенно не выносит слез, и снова запели артековцы свои отрядные песни, Карл Хеллат все требовал поскорее спеть нашу, третьего отряда любимую - «Три танкиста...» Артековцы наши, все как на подбор с прекрасными голосами, пели удивительно, потому что это были песни о пережитом. Случались ведь в их жизни дни, когда песня была единственным утешением. И снова наполнены были сердца их радостью еще одной встречи с миром Артека, чистым, как только что пробившийся родник. Они пели по-эстонски, по-молдавски, по-украински, по-русски, и никто не забыл ни мотива, ни слов. А если и забылось немного, то все прислушивались к прекрасным сопрано нашей Этель и украинки Шуры - уж эти-то двое помнят не только слова песен, но и имена, и лица всех, кто так или иначе был причастен к Артеку, чьи-то мужественные поступки и шалости, и по-взрослому напряженный труд каждого в помощь фронту, для приближения Победы.
Сидят рядышком бывшие вожатые, вспоминают, как сорок лет назад на них, совсем молодых, легла ответственность за судьбу пятисот детей. Какую школу мужества прошли вместе, и вот:
- Сейчас мы будто на празднике урожая, - говорят друг другу, - все, что было посеяно в трудную весну жизни, таким светлым человеческим урожаем стало теперь, в нашу осень...
В радости долгожданных свиданий, в долгих ночных разговорах несколько десятков людей ищут ответ на вопрос:
- Кем же мы стали в итоге пережитых вместе испытаний, многолетнего общения, постоянных писем и неизменной привязанности друг к другу?
- Большой интернациональной семьей, - говорит эстонка Ланда Рамми, - Артек всегда многонационален. В военные годы у нас жили дети одиннадцати национальностей, у меня в дневнике записано.
- И маленькой моделью мирного трудового советского общества, дополняют ее собеседники. - Мы сейчас, каждый порознь и все вместе, и представляем его - ведь каждый из нас любит свою страну, свой народ, свой труд, свой образ жизни.
- Вот что, друзья, - говорит Алёша, - годы бегут, потребность во встречах растет. Нам надо встречаться ежегодно.
- В 1982 приезжайте в Таллин! - опережая других, кричат мои.
- Кто за?
- Все - за, - подытоживает Ира Мицкевич. - А теперь на прощанье я хочу сказать несколько слов. Спасибо вам за то, что вы есть. Спасибо, что полюбили наш Минск, а уж что Минск полюбил вас - за это я ручаюсь. Спасибо детям тех, кто приехал к нам, - значит, ничто не угаснет вместе с нами, и чувства наши останутся в сердцах детей и внуков. Как больно, как грустно было бы расставаться, если бы не надежда на будущую встречу. Простите за повтор - но я очень люблю вас. Я люблю нашу счастливую и дружную семью, и кажется мне, будто не только к своим друзьям-лицеистам, но и к нам из своего далекого прошлого Пушкин обратил бессмертные слова:
Друзья, прекрасен наш союз,
Он как душа, неразделим и вечен...
Едва прошло полгода после Ириных прощальных слов, как конечно же - приехала из Тарту Ланда и сказала:
- Слушай-ка, пора начинать искать помещение для встречи.
И надо подумать об экскурсиях.
- Ну, что же, пойдем в ЦК комсомола.
Мы пошли по хорошо знакомому адресу и, как следовало ожидать, были встречены в отделе школ и пионеров по-доброму. Но найти в разгар туристского сезона, в августе, помещение для нескольких десятков человек в Таллине оказалось вовсе не просто. Нам предложили старый дом в Козе - общежитие для студентов-заочников.
- Не Бог весть что, - мрачно сказала Ланда, - в Минске по сравнению вот с этим был просто рай. Но мы же народ нетребовательный. Всё же тут мы будем предоставлены сами себе.
- И лужайка есть, можно добиться разрешения развести костёр, - кисло ответила я.
Всё изменила встреча с министром просвещения Эльзой Гречкиной:
- Зачем вам дряхлый дом в Козе, когда пароходство подарило пионерам прекрасный корабль «Таллин»? - сказала министр. - Там много спальных мест, большая кают-компания и кухня. Вы же - пионеры!
Нам сразу понравилась идея немного пожить на корабле. А уж когда мы туда съездили, Ланда сказала мечтательно:
- Хорошо бы сюда на месяц переселиться!
От белого, с красным флагом на корме, корабля веяло романтикой. Слева синел чистый простор моря, ветер благоухал мокрыми канатами и солью. Справа вознесся Вышгород. Наш Старый город, словно из андерсеновской сказки вышедший, сразу распахивал перед гостями свою красоту...
Ланда, в полной мере понимая силу печатного слова, заказала в тартуской типографии сотню открыток с названием «Позывные Артека», мы приглашали своих друзей в Таллин по традиции в августе и просили назвать наиболее подходящие числа. Кроме того, была заказана еще сотня вторичных приглашений, где оставалось проставить только дату, что и было сделано впоследствии: встреча назначалась на 12-16 августа.
И посыпались письма. К нам готовились приехать восемьдесят человек: с Украины, из Белоруссии, Молдавии, Латвии и Литвы. И, конечно, из Москвы и Ленинграда. Пришли письма из Барнаула, из пионерского клуба «Искорка». Немало сил перед пятидесятилетним юбилеем Артека вложили «искрята» в переписку с нами. Мы подружились заочно и теперь с нетерпением ждали их: руководительницу «Искорки» Елизавету Квитницкую и почетную пионерку Артека, теперь преподавательницу Барнаульского пединститута Ольгу Морозову. Алёша Диброва, прощаясь в Минске, сказал оргкомитету таллинской встречи:
- Как хотите, а подавайте нам «искрят»!
Будут «искрята»!
А в одно августовское утро, когда я ждала Ланду для дальнейших свершений, пришла телеграмма, в ней говорилось, что к нам едет... Артек! Не весь, конечно, но в лице директора музея Галины Рязановой, учительницы Нинель Мирошниченко и еще киностудии «Артекфильм», представленной Владимиром Ляминым и Владимиром Поздноевым.
Ланда, приехав через час и прочтя телеграмму, села от неожиданности и сказала:
- С ума сойти!
Мы расписали график приездов, нарисовали плакат «АРТЕК» и стали ездить на вокзал. Вставали со своим плакатом у выхода с перрона, и нам улыбались возбужденные от странствий пассажиры:
- Пионеры-пенсионеры!
Пассажирская молодость проносилась мимо со своими «остротами», а мы с волнением ждали близких нам людей - среди них много было тех, с кем мы не виделись почти сорок лет!
Подбегает ко мне женщина, кричит:
- Ты - Салме?
- Нет, Гене, я - Нина. Не узнаешь?
Это Гене Вилкайте, она совсем не изменилась, только светлые волосы чуть потемнели. Гене оказалась из пионерок пионеркой! Она тридцать лет проработала в школе педагогом-пионервожатой. К тому же она - член Литовского общества народных мастеров, создает удивительные композиции из засушенных цветочных лепестков, прямо по-японски тонкие произведения в стиле икебана.
Гене, как в детстве, виснет на мне и всхлипывает. За её спиной стоят сильно сочувствующий муж, литовский журналист, и очень похожий на него мальчик - их младший сын.
Царственно идет по перрону заслуженная артистка Литовской ССР Марите Растекайте, очень красивая и смуглая после отпуска и моря. Она всего на сутки приехала, и спустя эти сутки мы с ней набегались и переволновались на Таллинской автобусной станции: ни на один рейс не было билетов. Наконец нашли добрую женщину-диспетчера, Марите ей понравилась, и она сделала все возможное для того, чтобы Марите успела в Литву, на гастрольный спектакль.
Приехал из Вильнюса Гриша Пайлис - остроумный веселый человек. Сначала он насмешничал над теми, у кого мокрые глаза, а потом неожиданно чуть не прослезился, когда стал вспоминать о мужестве Сталинграда и о том, как берегли сталинградцы артековцев в те тяжкие дни.
Во втором часу ночи приземлился самолет из Симферополя. Благодаря плакату гости из Артека сразу узнали меня. За ними вышел респектабельный товарищ в костюме стального цвета с соответствующей костюму сединой - наш вожатый Толя Пампу. Приехал без предупреждения - и тут оказался мастером сюрпризов. Итак, на нашей встрече будет четверо вожатых военных лет - Тося, Толя, Ира, я. Потом на корабль придет светловолосая девушка, спросит:
- Здесь артековцы встречаются?
- Здесь, а что?
- Я тоже артековская вожатая Татьяна Якъян, работала в 1978-1980 годах.
Таня сразу стала своим человеком. Я ухмылялась про себя, заметив, как мои за полвека перешагнувшие «детки» почтительно обращаются с юной вожатой - что бы там ни было, а вожатая есть вожатая!
И тут все начинают считать:
- Из «руководства» у нас даже шестеро - наша Лайне Соэ после войны работала в Артеке методистом.
ЦК ЛКСМЭ устроил для нас приём. Секретарь ЦК по школам Керсти Рей сказала:
- За все послевоенные годы в Артеке побывало всего семь тысяч эстонских пионеров. А как хочется, чтобы их было по крайней мере вдвое больше! Вы по себе знаете, какая прекрасная школа общественного воспитания - Артек! Но семь тысяч - тоже немало. Хорошо бы нам встретиться - первые артековцы, все эстонские комсомольцы, работавшие вожатыми, и делегаты от пионеров-артековцев. Соберёмся?
- Соберёмся!
Как долго не виделись мы с бывшей латышской пионеркой Ниной Бивка, теперь Мейме! Я приметила ее еще на вокзале по знакомым чертам лица, по взволнованному взгляду. Но узнали мы друг друга только на корабле. Нина привезла нам в подарок барабан, горн и пионерское отрядное знамя. Эти родные сердцу атрибуты и решили нашу дальнейшую судьбу - мы провели быстрый организационный сбор и стали уже не «бывшими артековцами», а сводным отрядом «Артек 1941-1944». Председателем выбрали Алёшу Диброва, вожатой - Тосю Сидорову, и приняли в отряд новых пионеров - наших гостей из Артека и с Алтая.
- Пусть расскажут биографии, - сурово сказал наш нарвитянин Володя Николаев.
Встала Нинель Мирошниченко, начала:
- Я двадцать пять лет проработала в артековской школе и...
- Принять!
- Я родился 9 мая 1945 года, - сказал Владимир Лямин, и не смог продолжать, потому что его перебили:
- Уже за одну только дату рождения - принять!
- Поздноева, Рязанову, Квитницкую, Морозову - принять!
Весёлый, трогательный и очень серьезный был этот час...
После торжественного обеда артековцы разместились по всем уголкам просторной кают-компании «Таллина» и стали рассказывать друг другу о себе. Это были торопливые повести о жизни сорока человек. Жизнь остальных сорока гостей умещалась в те же рассказы - это были дети и внуки артековцев. К ним Ира Мицкевич обратилась особо:
- Дети и внуки! Обязательно приезжайте на следующую встречу. Мы видим, что вам с нами интересно, и надеемся, что эстафету нашей дружбы вы примете и понесете дальше.
Мужчины собрались вокруг Харри Лийдеманна, поздравляли с только что полученным орденом Ленина, и известный всем торговым флотам эстонский капитан рассказывал о ботнических штормах и солнце экватора. Закончил свой рассказ так:
- Однако мне лучше всего дома, да еще с вами, - и положил крепкую руку на плечо своего бывшего вожатого Толи Пампу.
Сожалели о том, что не смог приехать наш «Профессор» Виктор Пальм - прозвище, данное ему в Артеке, он оправдал вполне - давно уже профессор, доктор наук, преподает в Тартуском университете и в августе был занят подготовкой к университетскому 350-летию. Зато как всегда был с нами кандидат наук Виктор Кескюла, преподаватель политехнического института. На наш вопрос, какое число ему удобнее для встречи, он в двадцатый раз ответил: «Когда всем удобно, тогда и я буду.»
Алёша взял аккордеон, заиграл «цыганочку», как когда-то на артековском концерте. И вдруг сбросила туфельки Эллен Тульп и легко, красиво пошла по кругу - милая Эллен, организатор наших встреч, неизменный друг. Мы сразу забыли, что профессия у нее строгая - она юрист, и что с артековской поры прошло немало лет. Впрочем, она у нас как была, так и осталась младшенькой.
Время от времени мы кидались искать Ланду, хотелось побыть с ней, а она со своим сыном Эйнаром и невесткой Элли все на кухне да на кухне - попробуй, обеспечь питание на восемьдесят человек. Конечно, «девочки» пытались помочь ей, но она отсылала всех:
- Ладно уж, идите, танцуйте, мне ваши сыновья, дочери, невестки, зятья и внуки лучше вас помогают.
Возгласами радости и удивления был встречен «Беленький» - Лембит Рейдла. Ну и ну! Ростом под два метра, все такой же беленький, уже много лет руководит он сельским строительством в Рапласком районе.
Появляется Лайне, нарядная и возбужденная перед отъездом на юг - везет своих внуков в Сочи, к артековской подружке Изе Рохленко. Иза работает в курортной системе, поэтому приехать не смогла. Все, кто еще не успел поздравить Лайне с наградой - орденом Трудового Красного Знамени, окружают ее.
Карл Хеллат особенно радуется появлению Игоря Сталевского - наконец нашелся! Они сидят рядом, и до нас доносятся залпы басовитого хохота - явно вспоминают белокурихинские приключения.
Ада Салу-Орлова сбежала на встречу из нарвской больницы:
- Не могу ни болеть, ни лечиться, когда вы тут радуетесь друг другу.
Айно Саан-Гильде говорит смеясь:
- Сдала внука дочери, теперь танцуй - не хочу! - после чего встает, приглашенная кем-то из старых друзей, и долго танцует на паркетном кругу кают-компании. Рядом с ней кружится черноглазая Тамара Ткаченко-Продан, она кажется мне все той же ласковой и улыбчивой девочкой, какой была в Белокурихе. А у нее за плечами много лет нелегкого педагогического труда, она работает преподавателем русского языка в школе в молдавском городе Дубоссары.
Как хочется хоть что-нибудь сказать о каждом из них! Но ведь их так много. Поэтому скажу главное, понятое из разговоров - они довольны своей работой и очень привязаны к семьям и друг к другу.
А праздник продолжается, брызжет весельем, звенит смехом и песнями, журчит вдруг притихшими голосами воспоминаний. Воспоминания сменяются разговорами о будущем, речи - танцами, отдых на корабле - экскурсиями по городу. Те, кто приехал в Таллин впервые, бегают по улочкам Старого города каждый день, не могут наглядеться. И не могут оторваться друг от друга – ведь день разлуки приближается неумолимо.
Вечером накануне отъезда Алеша отложил аккордеон и спросил:
- Итак, о следующей встрече. Когда? Где?
Пауза. Встает Нинель Кузьминична Мирошниченко:
- Хотелось бы договориться с руководством Артека и пригласить вас к нам.
- О-о-о! - простонали мы.
- Есть ещё предложение - встретиться в Белокурихе, - говорит Лиза Квитницкая. и боится - кто же поедет так далеко? Но мы все мечтаем о встрече с Белокурихой.
- Приезжайте в Ригу! - прорывается Аустра Краминя-Луце.
Гам стоит невероятный. Из гула голосов вырываются отдельные фразы:
- И там и там! Сначала в Артеке, потом в Белокурихе! Наоборот! В Риге! - и так далее.
Вожатые переглядываются и смеются - ничего не скажешь, дети есть дети. Ира Мицкевич стучит по столу и в наступившей тишине говорит назидательно, явно подражая кому-то из вожатых:
- Ай-ай-ай, какая неорганизованность! Есть предложение - пусть думают вожатые, - жест в нашу с Тосей и Толей сторону. - Где бы то ни было, в Крыму ли, или на Алтае, а может быть в Юрмале или в Паланге, но встречи будут. Да здравствует дух наших встреч!
Восемьдесят голосов откликнулись:
- Да здравствует!..
