|
→ Версия для КОМПЬЮТЕРА 
|
«Артековский закал», А.Диброва
21
Наши университеты
Назначение человека – в разумной деятельности.
(Аристотель)
Война наложила отпечаток на все стороны жизни советских людей. Своим чёрным крылом задела она и детей, нарушив их спокойный мир учёбы и досуга. В Сталинграде большинство школ не работало по многим причинам: помещения нужны были госпиталям, много учителей ушло на фронт, ученики пошли работать на заводы, фабрики, заменив ушедших на фронт старших. Лишь немногие школы, преимущественно младшие классы, продолжали работать. Артековцы в школу не пошли. Во-первых потому, что первую четверть мы пропустили на Дону, во-вторых, лагерь не мог снабдить детей необходимыми принадлежностями, к тому же – в нашем Ворошиловском районе не было функционирующей средней школы, мы сами занимали помещение таковой в прошлом.
И всё же «по инерции» мы хотели учиться, да и свободного времени было достаточно. Думали-гадали, как быть?
Как-то вечером Володя Дорохин – наш главный идеолог – предложил:
- Ребята! Если кто желает учиться, - давайте организуем школьные занятия в форме самостоятельного обучения!
- Как это понимать?
- Повторяю: са-мо-сто-я-тель-но-го обучения! – по слогам повторил он.
- Не совсем ясно.
- Что же тут неясного: приобретём учебники, вы берёте их, садитесь друг возле дружки и изучаете.
- А кто будет разъяснять, показывать?
- Вот в том то и весь фокус, что никто не будет ни показывать, ни рассказывать, ибо учителей нет, разве, что мы с Толей сможем кое-что показать, разъяснить, а остальное – долбите сами!
- Ага-а-а, вон как…
- Ну, так что же, есть желающие учиться таким образом?
После некоторых колебаний многие изъявили желание.
- О чём вы думаете, чего колеблетесь? – сердился Дорохин. – Да знаете, что Максим Горький без никакой школы и университетов стал высокообразованным человеком, для него школой была жизнь, и самообразованием, упорной самостоятельной учёбой он достиг, казалось бы, невозможного и стал, как вы знаете, известным всему миру пролетарским писателем. Вот ты, - ткнул он пальцем в Юру, - какие знаешь произведения Горького?
- «Челкаш», «Песня о Буревестнике», потом…
- Роман «Мать», - добавил кто-то из-за спины Юры.
- «Детство», «В людях», «Мои университеты»…
- «Дело Артамоновых», «Фома Гордеев»…
- «Жизнь Клима Самгина», «Трое»…
- Вот видите, - сколько назвали, но это лишь небольшая часть его произведений. А теперь назовём его драматургию!
И снова ребята выкрикивали:
- «На дне».
- «Враги».
- «Мещане».
- «Варвары».
Через несколько дней у нас появилось несколько учебников, вездесущий Дорохин притащил их невесть откуда. Были среди них учебники физики и литературы, алгебры и химии и даже история партии первого издания, за которую сразу взялся Виктор Пальм.
Ребята с удовольствием засели за учебники, была установлена строгая очерёдность: кому, когда, каким учебником пользоваться.
Но не каждый смог одолеть без учителя теоремы и формулы, и, спустя несколько дней, над уроками сидели, склонившись, считанные энтузиасты. Я смог самостоятельно осилить раздел алгебры «Прогрессии», решал на этот материал задачи, но дальше темпы стали снижаться – алгебру пришлось пока отложить в сторону и заняться русской литературой.
Удивительную усидчивость и упорство проявлял только Виктор Пальм. Никто, кроме него, не читал «Истории партии», а ему под силу была и четвёртая глава – о диалектическом материализме. Мы лишь удивлялись силе его абстрактного мышления, но сравниться с ним никто не мог. В очках, сосредоточенный и серьёзный он казался старше своих лет, был всесторонне эрудирован, отличался пытливостью ума, оставаясь хорошим товарищем, активным комсомольцем. Ребята любовно прозвали Виктора «профессором». Никто из нас, конечно, не мог тогда знать, что через полтора-два десятка лет Виктор, действительно, станет профессором химии, доктором наук, будет преподавать в Тартуском университете, любить студентов, а они его.
Дорохин часто проводил интересные викторины на литературную или историческую тематику, вечера вопросов и ответов, демонстрируя всестороннюю эрудицию. Ребятам очень хотелось позаимствовать у него хотя бы часть универсальных знаний.
Однажды Дорохин пришёл из города в приподнятом настроении, немного возбуждённый.
- Ребята, обратился он к старшим, – довольно бить баклуши, - я нашёл для вас интереснейшее занятие!
Заинтригованные таким вступлением дети молча уставились на старшего вожатого.
- По порядку: старших ребят, комсомольцев, желающих, конечно, приглашает городской театр юного зрителя – ТЮЗ.
- А что там делать? – поинтересовался первым Мельников.
- Будем вместо табуретов стоять на сцене! – хихикнул кто-то.
- Делать будете то, что вам прикажет режиссёр или декоратор, - то есть, будете действительно работать на сцене, но не в главных ролях, разумеется.
Дорохин вкратце рассказал, какими будут наши обязанности, и ребята с удовольствием согласились помочь тюзовцам. Несколько раз мы посещали репетиции, а потом смотрели спектакль «Золушка», который многие увидели впервые.
Работать в театре было интересно и нетрудно. В обязанности ребят входило менять декорации во время спектакля, орудуя сложной системой блоков и полиспастов.
А вот, когда здесь проходило партийное совещание коммунистов всего города, на котором выступал маршал Будённый, нас туда не пустили. Гурий Григорьевич был участником этого совещания и после рассказывал о его работе.
Иногда мы ездили по городу, знакомились с его достопримечательностями. С нами всегда был кто-нибудь из вожатых. Как-то, когда мы возвращались к себе на Кронштадскую, литовец Митюнас соскакивая с подножки трамвая первым, нечаянно зацепился ногой и упал лицом на тротуар, брызнула кровь.
- Ты что, надумал носом асфальт ковырять, бедняжка! – шутил, поднимая товарища, Юра.
Бывали случаи, когда отбившиеся от группы одиночки блуждали по городу несколько часов, прибегая иногда к помощи милиции. Но со временем все изучили город достаточно хорошо и даже самые маленькие никогда не блуждали.
В свободное после ужина время ребята собирались в просторном классе, превращённом теперь в жилую комнату, рассаживались на свёрнутых матрацах и проводили понравившийся всем «турнир городов и республик». Эта игра состояла в том, что каждый её участник в порядке очерёдности пересказывал богатства и достопримечательности родной республики, области, города. Конечно, побеждал всегда тот, кто лучше знал географию и историю родного края. Представители Украины, хотя их было немного, с честью отстаивали свою республику.
- У нас всё есть: уголь и железная руда, хлеб и дешёвая электроэнергия!
- Постой, постой, - возможно, было, а не есть, - ведь там сейчас немцы!
- Ну, что ж, что временно там враги, вернее – это очень даже плохо, что фашистам удалось временно оккупировать нашу землю, но ведь это – временное явление, а, кроме того, значительная часть украинских заводов и фабрик эвакуировались на восток и продолжает давать продукцию стране! – доказывали украинцы своим оппонентам.
Эстонцы рассказывали о своих рыбных промыслах, горючих сланцах, деревообрабатывающей промышленности, одним из предприятий которой была лыжная фабрика в городе Пярну – родном городе Володи Ааса.
Латыши расхваливали свой лён, рыбные богатства, прелесть Рижского взморья и поля Латгалии, а молдоване рекламировали свой виноград и фрукты, во вкусовых качествах которого никто из ребят не сомневался.
В этих турнирах часто побеждали русские ребята, ведь им было о чём рассказать, и доводы их были очень убедительны. Иногда турниры городов оканчивались очень бурно и тогда вожатый охлаждал воинственный пыл разошедшихся патриотов своих республик.
Толя Пампу, улыбаясь, успокаивал потерпевших поражение:
- Будем считать, что побеждённых сегодня нет! Вы не учли главного, ребята: все республики нашей страны имеют одинаковые права, как суверенные союзные республики. Это записано в нашей Конституции и в этом отношении – вы все тоже – равны и непобедимы! А насчёт экономики – дайте время, несколько десятков лет – и вы не узнаете современную Молдавию или Литву, будут и там мощные индустриальные комплексы, новые города и посёлки, красивые дороги и дворцы, о которых сейчас мы можем только мечтать!
И ребята понемногу утихали, успокаивались, а Сусеклис весело произносил:
- Приглашаем, друзья, посетить наши курорты на Рижском взморье – жемчужину Прибалтики!
- И наше янтарное взморье посетите! – добавлял Вацлав Мачулис.
- Когда приезжать? – в тон им спрашивал Алёша Култыгаев.
- Ты же слышал – через несколько лет!
Ребячьи споры, игры и турниры давали ребятам возможность лучше узнать свою страну, особенности экономики многих прибалтийских республик, познакомится с их культурой, народом – частицей великого Советского народа, сплочённо поднявшегося на священную битву с врагом.
22
Шагай вперёд, Комсомол!
Настала пора, и теперь мы в ответе
За каждый свой взнос в комсомольском билете.
(М.Алигер)
До отъезда Гены Лихонина в лагере было два комсомольца, а теперь остался один – Гунарс Мурашко. Однажды старший вожатый начал разговор о том, что пора пионерам вступать в ряды ВЛКСМ. Был образован кружок по изучению комсомольского Устава, биографии В. И. Ленина, текущей политики.
Я оказался в затруднительном положении и обратился к Дорохину:
- Как мне быть? Я был принят в комсомол ещё в апреле прошлого года, но когда ехал в Артек, мне в райкоме посоветовали оставить билет дома, чтобы не было никаких осложнений. А теперь – как мне быть?
- Мда-а-а-а, - задумался Дорохин, - ситуация…
После минутного молчания он посоветовал:
- Придётся вступать на общих основаниях, и лучше никому не говори, что ты оставил дома билет. Вступать придётся снова!
После этого разговора я тоже стал слушателем политкружка. Заблаговременно мы сфотографировались в дешёвом фотоателье за Царицынским мостом.
Двадцатое января 42-го года для старшей группы артековцев стало памятным днём. С утра нас вызвали в Ворошиловский райком комсомола и к обеду мы все уже были приняты в ряды Ленинского комсомола. Теперь в лагере создавалась своя комсомольская организация в составе 28 человек, куда вошли Володя Дорохин (секретарь), Толя Пампу, Нина Храброва
, Володя Аас, Алексей Диброва, Миша Фаторный, Виктор Пальм, Натан Остроленко, Светлана Косова, Борис Макалец, Лена Гончарова, Валя Трошина, Тамара Крончевская, Иоланда Рами, Лайне Теэсалу, Айно Саан, Гунарс Мурашко, Аустра Краминя, Беня Некралжус, Эвальда Овсянко, Ядвига Блажиевская, Леня Чабан, Жора Костин, Володя Катков, Виктор Кескола, Ада Салу, Валя Тазлова, Вацлав Мачулис.
Первым комсомольским поручением для нас было – собрать художественную литературу и посуду среди жителей города для Сталинградских госпиталей. Попарно мы ходили в определённых районах с большими рюкзаками, к этому делу привлекались и старшие пионеры.
Я ходил в паре с Мишей Фаторным. Наш участок был на рабочих окраинах Баррикад и Дар-Горы. Без стеснения заходили в каждый дом, квартиру. Возле большого коммунального дома на верёвке сушилось бельё, в подъезде толкались детишки. Мы постучали в первую попавшуюся дверь, услышав разрешение, вошли, поздоровались.
- По поручению райкома комсомола мы собираем среди населения города посуду и художественную литературу для раненных бойцов. Что вы сможете пожертвовать?
Пожилая женщина развела руками:
- Литературы подходящей у нас нет. С посудой тоже не густо. А какая нужна посуда?
- Любая!
- Кроме чугунов, - уточнил Миша.
Хозяйка улыбнулась.
- Я могу дать пару тарелок, ложек, чашку, стакан, а больше такого… - и она скромно развела руками.
- Это для начала будет очень хорошо! – обрадовались мы.
В другой квартире нам дали несколько книг, немного посуды.
…На втором этаже, куда мы вошли, на упакованных вещах сидел мужчина в глубоком раздумье, охватив голову руками. Рядом стояла заплаканная женщина. Мы остановились в нерешительности у порога, выученные слова застряли во рту.
Мужчина поднял голову, первым заговорил:
- Что вам нужно, товарищи?
Мы кратко рассказали о цели прихода.
Хозяин понимающе покачал головой:
- Так, так. А мы собрались уезжать и вещи запаковали. Маша, а где наши дорожные чашки?
Женщина развязала один узел, переложила некоторые вещи и протянула нам две большие белые чашки с голубыми буквами «РККА».
- Извините, пожалуйста! Посуда у нас есть, но она упакована в ящики и некогда их открывать.
- Большое спасибо за чашки, - они очень красивые, и бойцам будет приятно из них пить чай, - благодарили мы женщину.
Жители города понимающе отнеслись к помощи госпиталям литературой, посудой, ведь они прекрасно понимали, что пользоваться ими будут выздоравливающие советские воины – герои фронта.
В одной квартире хозяйка отдала нам ту чашку, из которой она только что пила чай, - лишнего у ней не было, поделилась последним.
Но, к сожалению, изредка попадались людишки с мещанской психологией, которых советская власть не успела перевоспитать.
…В парадные двери одноэтажного домика с кружевными занавесками на окнах мы стучались долго, пока, наконец, дверь открылась.
- Что вам нужно? Вы к кому? – спросила строгая женщина.
- К вам, уважаемая. Мы ко всем заходим!
- А в чём дело? – смерила она нас с ног до головы. – Ну, заходите. Вытирайте ноги!
В коридоре белела ковровая дорожка, слева и справа лился свет из открытых дверей комнат. Прямо по коридору в комнате виднелся книжный шкаф, ровными рядами стояли в нём дорогие книги в крепких переплётах. Из соседней комнаты в разукрашенном халате выплыла полная женщина и с удивлением уставилась на нас.
- Что за делегация? Детдомовцы? – проскрипел её голос.
Мы обстоятельно разъяснили цель прихода.
- Ах, Бог ты мой, ну где его набрать для этих госпиталей? Мы сами с магазина живём! – она отвела взгляд в сторону и скрестила на животе полные, выхоленные руки.
Из кухни распространялся аромат выпеченного теста, щекотал в носу.
- Пошли! – не вытерпел Миша, метнув ненавидящий взгляд на хозяйку.
Вышли на крыльцо. В дверях щёлкнул замок.
- Вот буржуи проклятые! – не стеснялись мы в выражениях.
- Просто не верится, что у нас есть такие люди!
- Видимо, ей особняк от купца в наследство достался.
- И скупость тоже.
- Пошли дальше, ведь скоро вечер! – и мы зашагали по рабочему посёлку.
Короткий зимний вечер закончился для нас успешно. Домой мы принесли полные рюкзаки, еле на четвёртый этаж втащили. Дорохин сидел, как скупщик-букинист, среди куч книг и пирамид посуды.
- Как на товарной базе! – улыбался Пампу.
- А что ты думаешь, - парировал Дорохин, - попадается хорошая литература, есть редкостные издания. Есть почти все российские и европейские классики, почти полное издание Горького, Шолохова, - есть что почитать и из чего составить библиотечку для госпиталя. Завтра закончим обход, потом отсортируем литературу и передадим госпиталю.
- А что похуже – оставим для лагеря, - в тон ему подсказал Толя. – Ребятам ведь заняться буквально нечем, особенно малышам.
- Да, подумаем и об этом! – согласился Дорохин. – Конечно, посуду нужно передать полностью, мы как-нибудь обойдёмся и своей.
Через несколько дней два госпиталя, размещённые в нашем районе, получили библиотечки около тысячи книг каждая и набор всевозможной посуды. За эту операцию комсомольцы Артека получили благодарность обкома комсомола. Об этом Дорохин объявил на линейке:
- Товарищи комсомольцы! Наша комсомольская организация провела большую работу по сбору литературы и посуды для госпиталей. Разрешите объявить всем участникам этого рейда благодарность обкома комсомола и начальника сануправления Приволжского военного округа!
Пионеры дружно приветствовали своих товарищей, с детской завистью посматривая на счастливцев.
23
Юные шефы
В нашем обществе деловитость становится
достоинством, которое должно быть у всех
граждан, оно делается критерием
правильного наследия вообще.
(А.Макаренко)
На следующей линейке Дорохин сообщил:
- К нам обратились с новой просьбой: взять шефство над госпиталями по культурному обслуживанию раненых бойцов. Сумеем ли мы оказать такую помощь?
- Сумеем!!! – дружно ответил строй.
- Первый поход в госпиталь нам нужно приурочить ко Дню Красной Армии!.. Времени остаётся совсем мало, поэтому совет лагеря и комсомольский комитет должны возглавить подготовку и наладить шефскую работу!
Началась усиленная подготовка. Ребята старались отобрать из своего репертуара лучшие номера, готовили новые, шлифуя каждый стих, каждую песню. Это ведь не шуточное дело – выступать перед настоящими фронтовиками, а поэтому готовились со всей серьёзностью.
Как-то Гурий Григорьевич спросил у ребят:
- Кто из вас умеет играть на музыкальных инструментах?
Подняли руки Боря Макалец и я.
- Мало. А кто знает ноты?
Снова поднялись две руки.
- Знаете, зачем я спрашиваю? Нам разрешили приобрести баян. Правда, денег выделили немного, поэтому придётся искать на базаре подешевле.
На базар с Дорохиным пошли гурьбой, каждому хотелось присутствовать в эту историческую минуту – видеть сам процесс приобретения музыкального инструмента для лагеря. Выбор был небольшой, торговаться пришлось недолго. Какой-то дедушка убедил нас, что у него наилучший баян, и ничего, мол, искать где-то другого. Купили. В лагере решили: учиться играть будут двое, иначе инструмент долго не просуществует.
В музыкальной жизни лагеря (и в моей личной, в частности) началась новая музыкальная страница: появились возможности иметь собственных баянистов, а значит – улучшить подготовку художественной самодеятельности.
В свободные минуты мы с Борей осваивали таинственный инструмент. Сначала жильцы нашей комнаты терпели жуткие звуки, а потом стали цыкать на музыкантов:
- Да перестаньте вы пиликать одно и то же! Головы болят! - а ребята попрактичнее сами выходили из комнаты.
Через несколько дней нетерпеливые девушки уже требовали от баянистов музыку для танцев.
- Вы что, думает, что это так просто? – сердились мы на их наивность. – Это же вам не балалайка – сюда-туда и готовы «полька» или «гопак». Это же - баян! – разжёвывали мы им музыкальные истины. Юра Мельников был заодно с девушками:
- Чего вы пристаёте? Баянисты уже играют «Во са», а «ду ли» – ещё не выучили. Через пару недель будет вам и «ду ли в огороде».
- Подумаешь, тоже мне – Паганини! – издевались девушки.
- Убирайтесь вон! Брысь отсюда! – выталкивал их задетый за живое Боря.
Конечно, это была не балалайка, на которой я играл довольно сносно в нашем школьном оркестре. Играл я и на мандолине, на гитаре. А баян был незнакомый инструмент, довольно сложный, раньше играть на нём не приходилось. Боря до этого играл на духовых инструментах, бегло читал ноты, но баян для него был тоже незнакомым. Всё же наши дела потихоньку двигались, мы самостоятельно освоились с инструментом, стали подбирать больше на слух простую музыку.
Выступать в госпитале пришлось без аккомпанемента, но это не отразилось на качестве нашего выступления. С большим волнением мы переступили порог госпиталя, который размещался в помещении той красивой школы, где мы ночевали по пути в Нижне-Чирскую летом. Раненые, кто только мог самостоятельно двигаться, ожидали артистов в просторном вестибюле. Кто сидел на стуле, кто – просто на полу, некоторые стояли, опираясь на костыли. У одних были на подвязках в шинах руки, у других – забинтованы головы, шеи, грудь. Лишь только ребята вошли, их встретили бурными аплодисментами, видимо, раненые бойцы соскучились по духовной пище.
- Быстренько переодеться! – шепотом передал Дорохин.
Вестибюль не отапливался, некоторые ребята ёжились.
- Бодрее вид, ребятки! – воодушевлял Толя.
И вот мы готовы, построились. Конферансье - Светлана Косова – объявляет:
- Русская народная песня «Во поле берёза стояла»!
Звонкий голос Ядвиги раскроил запавшую тишину и взлетел высоко, проник в коридор и палаты. А хор загремел скороговоркой о чуде – Родине, красной девице, подстерегаемой смелыми охотничками. Бойцам эта песня очень понравилась. Потом звучали военные песни, пионеры дружно бросали в зал слова:
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берёт!
А потом полились чарующие мелодии украинских народных песен, так хорошо известные и понятные своей сердечностью и глубоким лиризмом и русским, и белорусам, и грузинам, и казахам.
Выступали солисты, танцоры, а в заключение – акробаты. Ребята не ожидали такого восприятия своих скромных способностей, такой тёплой благодарности от расчувствовавшихся, опалённых суровой войной бойцов. У многих раненых были влажные глаза, за каждым выступающим они следили внимательно и с большой теплотой. Многие оставили дома вот таких же ребятишек, общаясь с нами, они вспоминали своих.
- Приходите к нам почаще!
- Ждём вас, артековцы!
- Благодарим за хороший концерт!
Мы выступали в нескольких госпиталях, пополняя свою программу новыми номерами. Везде нас встречали, как родных детей, а провожали, как настоящих артистов.
- Молодцы, артековцы! – всегда слышали мы похвалу.
Она относилась в первую очередь к вожатой Тосе Сидоровой, которая хорошо понимала музыку и танцы, к тому же сама имела прекрасные музыкальные данные, и легко обучала детей всем жанрам.
И сейчас она остаётся для нас, взрослых людей, такой же хорошей, чуткой, готовой всегда и во всём придти на помощь, живущей интересами артековцев.
…Накануне праздника Красной Армии комсомольцев Артека пригласили готовить подарки на фронт – воинам действующей армии. Группа старших ребят работала в подвалах центрального универмага под присмотром представителей торгующих организаций. Взвешивали на весах конфеты, печенье, запаковывали в посылки, клали в них тёплые носки, шарфы, перчатки. Работали весело, крутили без конца патефон, выбор пластинок был большой – песни Дунаевского, русские, украинские народные песни. Особенно популярной у нас была песня о Москве – «Сядь-ка рядом, что-то мне не спится…»
Нам разрешали кушать кондитерские изделия, но с собой не выносить. Мы хорошо понимали и без предупреждения, ведь везде продукты строго нормировались, и мы не могли отрывать от кого-то, тем более от бойцов, редкие для того времени сладости.
После напряжённого труда приходили в лагерь немного отдохнуть, чтобы вечером снова придти сюда. На фронт шли праздничные посылки, с любовью приготовленные артековцами, в некоторые из них девушки вкладывали небольшие записки, наполненные нежными, тёплыми приветствиями. Тогда мы не могли, конечно, предположить, что через несколько месяцев в этом подвале будет размещаться штаб немецко-фашистской армии, что Сталинград станет местом самой жесточайшей битвы в истории человечества, не могли знать и то, что именно здесь начнётся закат могущества немецкой армии.
24
Экспедиторы
Когда знаешь, что жил честно,
то жизнь кажется лучше и легче.
(М.Калинин)
У артековцев появились соседи – детские дома из Калача и Новочеркасска. Они тоже эвакуировались в Сталинград и разместились на втором и третьем этажах школьного здания. На первом этаже была кухня, продовольственные склады, лазарет или санчасть. Толя Пампу выполнял функции главного экспедитора, а себе в помощь брал старших артековцев. С утра полуторка, чихая мотором, подъезжала к нашему зданию, в кузов прыгали ребята, и машина ехала по нескольким маршрутам: на хлебозавод, на продовольственные склады города, иногда на мясокомбинат. На хлебозаводе машина подъезжала к деревянному лотку, мы быстро застилали кузов брезентом и грузили тёплый, исходящий паром с приятным ароматом хлеб, аккуратно штабелевали мягкие буханки. Ребята работали быстро, слаженно. Толя всегда был доволен нашей работой. Мы ожидали вознаграждения и вожатый это прекрасно понимал:
- Молодцы, ребята! Возьмите вот ту измятую буханку хлеба!
Бывало, что измятых буханок было несколько и всем хватало по одной. Грузчиков это вполне устраивало. Мы дорогой ели ароматный хлеб, казалось, что вкуснее его нет ничего на свете. Я до сих пор помню запах и вкус Сталинградского хлеба – его ничто не заменит! Остатки хлеба клали в боковые карманы, пришитые изнутри в бушлатах специально для этой цели.
На складе нашего эвакоприёмника работала краснощёкая с накрашенными губами, ещё довольно молодая, тётя Поля, которая внимательно пересчитывала буханки, брала у Толи документы, сверяла полученное, - всегда всё сходилось. На четвёртом этаже нас с нетерпением ожидали малыши: за каждым «экспедитором» следили десятки глаз не очень сытых ребятишек. Прибывшие раздевались, вешали бушлаты и старались побыстрее уйти от вешалок, чтобы не смотреть, как проходит «санобработка» карманов. Нас малыши считали счастливчиками.
В центральных продовольственных складах, в подвалах универмага, артековцы получали крупу, макаронные изделия, жиры, сахар.
По крутому трапу выносили к машине мешки с рисом, сахаром, мукой – семейка в лагере была ведь большая – и грузили в кузов. Не для всех тяжёлые мешки были посильными. Толя отбирал самых крепких – Володю Ааса, Мишу Фаторного, Беню Некрашауса, Харри Лийдоманна, Вацлава Мачулиса и других. Случалось, что ребятам удавалось из раскрытого мешка взять по кусочку сахара, рискуя нарваться на большую неприятность, но желание полакомиться иногда превозмогало опасность. Дома делились «трофеями» с подшефными малышами.
Я показывал глазами на бушлат Игорю Сталевскому:
- Поделись сахаром с Ваней Заводчиковым!
Тот проворно бежал к вешалке, чтобы не опоздать.
Однажды, кладовщик на складе заметил, что ребята подходили к мешкам сахара в то время, когда Толя выписывал накладные. Кто именно из нас брал - он не заметил (мы были в одинаковой одежде), поэтому решил проверить всех.
- Подойдите ко мне! – распорядился он сердито.
Я успел бросить комок за пазуху, убрал живот и сахар провалился куда-то вниз. Руки кладовщика ощупывали наши карманы, а Толя молча ожидал конца неприятной для всех процедуры.
- А это – что? - грозно спросил кладовщик и извлёк откуда-то у Миши Фаторного кусочек сахара. – Так вы для этого сюда и ездите? – повысил он голос.
У других он ничего не обнаружил, и Толе удалось его успокоить. Но утаить этого случая не удалось. В лагере стало известно о кусочке сахара. На комсомольском собрании рассматривался поступок Миши, где он объяснялся перед своими товарищами. Стоял он, повесив голову, а его кололи взглядами члены комсомольского комитета, вожатые, начальник лагеря. Что он мог сказать в своё оправдание? Всем было ясно, как и почему это случилось. И он молчал.
Я себя чувствовал ещё хуже, сидел, как на углях, не мог смотреть Мише в глаза. Совесть кричала: «Ты тоже взял кусочек, хотя и не поймался. Так чем же ты лучше Миши? Ты тоже должен стоять рядом с ним! Ты тоже должен отвечать!». Но добровольно раскрыться и стать рядом с Мишей под обстрел комитетчиков у меня не хватало мужества. «Что, боишься? - спрашивал сам себя. – А тебе не стыдно будет перед товарищем?» Кровь стучала в висках, лицо горело, до меня не доходил смысл выступлений. Несколько раз порывался стать возле Миши, но не мог оторваться от скамейки.
Хотя все были заняты Фаторным, но моё возбуждение не осталось незамеченным и, наконец, Дорохин спросил:
- Ты что хочешь сказать, Диброва?
Страх куда-то исчез, я быстро поднялся и, глядя на всех, ответил:
- Я тоже виноватый в такой же мере!
Достал из кармана кусочек сахара и положил на стол.
- Где ты взял?
- Там же – на складе. У меня не нашли случайно. Я считаю, что мы обязаны сказать правду, ведь не один Миша брал…
- И я… и я тоже… - раздались робкие голоса наших товарищей.
Нас долго песочили, стыдили, но на душе сразу стало спокойнее – была побеждена минутная слабость и я не подвёл товарища. Нам всем был объявлен выговор без занесения в личное дело.
…Солнечным утром всех комсомольцев Артека послали на железнодорожную станцию очищать от снега пути: ожидали прибытия эшелона из блокадного Ленинграда. Вооружившись кирками, лопатами, ломами комсомольцы с огоньком очищали от снега запасные пути. Вспотевшие лица горели, замерзшие в начале руки освободились от рукавиц, раздавались весёлые возгласы и шутки, от чего работалось легко и радостно.
Щедрая зима не поскупилась на снег, накрыла всё вокруг толстой пуховой периной. Железнодорожники, однако, поторапливали комсомольцев, чтобы вовремя принять эшелон с ленинградцами. За пару часов пути были тщательно очищены от снега, хотя у некоторых ребят краснели мозоли на руках. Управились как раз вовремя: открылся семафор и окутанный паром, посвистывая, подходил поезд с товарными вагонами. Артековцы навсегда запомнили этот эшелон: из раскрытых дверей вагонов на них взглянул блокадный Ленинград со всеми горестями и бедами. По «дороге жизни» – по льду Ладоги – на Большую землю автомашинами вывезли несколько сотен жителей несгибаемого города и потом увезли их далеко в тыл. Мало кто выходил из вагона самостоятельно. Приходилось каждую женщину, ребёнка выносить осторожно на руках или поддерживать их, - настолько они обессилели. Худые, с обескровленными лицами, в грязной одежде вступали ленинградцы на Сталинградскую землю. Их острые возбуждённые взгляды были убедительным доказательством их несгибаемой воли и беспримерной стойкости. Подходили автобусы, ленинградцы ехали в столовую возле железнодорожного вокзала, затем проходили санитарную обработку.
Ребята возвращались домой возбуждённые, глубоко тронутые увиденным. Некоторым казалось, что вот так могут жить и их родители на временно оккупированной территории, перенося голод, лишения и надругательства. Вскипала ярость против проклятых фашистов, ворвавшихся в наш мирный дом. Хотелось сделать что-то героическое, значимое, чтобы быстрее положить конец войне.
25
Война стучится в дверь
Характер человека лучше всего познаётся
по его поведению в решительные минуты.
(С.Цвейг)
Когда артековцы приехали в Сталинград, он был глубоким тылом, но постепенно и сюда докатывались волны военной бури, и она, как непрошеный гость всё сильнее стучалась в дверь. К городу всё чаще прорывались отдельные самолёты-разведчики. Всё чаще это случалось днём. Из окна школьного здания можно было наблюдать воздушный бой над городом. В синем небе кружились «ястребки», оставляя белые смуги, словно автографы, а намного выше над ними сновали, создавая белую паутину, вражеские разведчики, а иногда и бомбардировщики.
Ночью по небу двигались чувствительные прожекторные лучи, словно щупальца гигантского краба или осьминога, громко били зенитки, стёкла в окнах откликались надтреснутым звяканьем.
Из числа старших артековцев была создана команда по борьбе с зажигательными бомбами противника. Ребята научились брать щипцами «термитки» и тушить их в ящиках с песком, которые были установлены на чердаке школы. На тренировочных занятиях всё делали с нужной сноровкой. А как будет на деле, если на крышу упадёт вражья «зажигалка»?
Ночью или вечером, когда сирена извещала о воздушной тревоге, сонные ребятишки спускались в подвал, а старшие в роли пожарников поднимались на чердак. Дежурили по строгому графику, и это на протяжении всего периода военного Артека было непреложным законом.
Вначале было боязно слушать, как где-то рядом ухают зенитки, а на крышу с грохотом сыпятся осколки, а где-то вверху воет мотор немецкого самолёта. Казалось, что здание качается вместе с лучами прожекторов и на нашу крышу обязательно упадёт бомба. Но вскоре ощущение страха прошло, и мы на крыше школы дежурили так же самоотверженно, как в снятой со старой автомашины кабине в саду Нижне-Чирского дома отдыха ещё прошлым летом. Много позже в своей книге «Мой Артек» наша Нина Храброва вспомнит: «Поднимаюсь на крышу. В небе скрещиваются огни прожекторов. В небе идёт воздушный бой. Наша авиация ещё не допускает фашистов до бомбёжки города, горят и падают немецкие самолёты».
Немецкие лётчики, наверное, старались попасть в тракторный завод, уничтожить танковый арсенал, потому и бомб всегда падало больше в нашем районе. И вот во время одного налёта бойцы противовоздушной обороны сбили вражеский бомбардировщик, и он лежал на центральной площади – Павших Борцов – распластанный и совсем не страшный. Вместе с жителями города мы с интересом осматривали продырявленные крылья и фюзеляж «Юнкерса», разбитую кабину лётчиков.
- Вот и долетался один!
- Вернее – отлетался!
- Хорошо его угостили на Волге!
- Смотри, какой нахал – куда залетел!
- За что и попало по загривку! – добавил чей-то голос.
Нина Храброва пишет: «Это на моих глазах был сбит первый немецкий бомбардировщик – назавтра мы увидели его выставленным на площади Павших Борцов. А потом, много лет спустя, я снова увижу его в восстановленном Волгограде…»
Фронт нуждался в солдатах. Почти ежедневно можно было видеть на улицах шагающих новобранцев. Нам из окон было видно, как по насыпи двигались воинские эшелоны, из теплушек доносилась песня:
Прощай, любимый город,
Уходим завтра в море…
А колёса выстукивали в такт песни: на Фронт, на Фронт, на Фронт…
Выпало и артековцам провожать новобранца, - призвали в армию Толю Пампу. В своей будничной одежде, в которой он ежедневно ходил в лагере, стоял Толя – наш вожатый – в строю новобранцев на призывном пункте с вещевой сумкой за плечами. Прощание было кратким: Толя пожал ребятам руки, пожелал всем успехов, а его уже звали в строй, поэтому на ходу Толя отсалютовал всем:
- Салют, Артек!
- Счастливой дороги! – неслось ему вдогонку.
- Бейте проклятых фашистов и возвращайтесь с победой!
- Ждём писем! Пишите!
Сначала письма от вожатого приходили и их читали перед пионерским строем, а потом их перестали получать. Возможно, Толя был ранен, а лагерь переехал на новое место и он не знал адреса. Забегая вперёд, скажем: Толя возвратился с войны живой, имеет несколько боевых наград и сейчас работает в Москве.
…В городе появились очаги тифа. Первой жертвой болезни стала Шура Батыгина, весёлая толстушка, жизнерадостная москвичка – пионерка первого отряда. Просто не верилось, что её смогла одолеть болезнь. Но факт оставался фактом: Шуру положили в изолятор, где существовал строгий карантинный режим. А через некоторое время заболела вожатая Нина Храброва. Её тоже положили в изолятор.
Тяжело пришлось нашему врачу Анфисе Васильевне: не хватало медикаментов, штатных медицинских работников, приходилось в одиночку бороться с подступившей болезнью.
Когда больным стало немного легче, ребята получили разрешение их навещать, не входя в изолятор, а через окно. Особенно часто приходили к окнам пионеры третьего отряда, где Нина была вожатой: Сеня Капитонов, Игорь Сталевский, Лариса Руденя, эстонские девочки – Этель, Эллен, Сальме, Аста, Арвич, Софа Деган, Ваня Заводчиков, Шура Костюченко. Они часами стояли возле окна, чтобы «хоть одним глазком увидеть свою Нину». Много недель пришлось пробыть больным в скучном неприветливом изоляторе, но болезнь отступила и выздоровевшие Шура и вожатая Нина возвратились к ребятам. Они очень похудели, измучились и почему-то стеснялись, если кто видел их стриженые головы, закутанные в платки, хотя на улице начиналась весна. Встретили их радостно, как настоящих героев, - ведь они победили смерть. Возле Нины снова порхали малыши, наперебой делясь новостями, и каждый хотел, чтобы его выслушали первым. Вожатая счастливо улыбалась, поглаживая головы своих питомцев.
26
Весна - время перелётов
Человек создан для счастья, как птица для полёта.
(В.Короленко)
С приходом весны работы артековцам прибавилось: убирали двор, очищали от мусора школьную усадьбу, продолжали выступать с концертами в госпиталях. Комсомольцы несколько дней ходили по заданию райкома комсомола собирать бумагу для нужд редакций газет. В старых полузаброшенных бухгалтерских архивах мы находили центнеры чистой бумаги. За выполнение этой работы мы тоже получили благодарность.
Познакомились мы с воинской частью, которая находилась на переформировке в районе Дар-Горы. Часто после обеда ребята ездили туда, играли с красноармейцами в волейбол, пели песни, состязались на турнике. Военные с большим удовольствием встречали наших девушек, которые приносили скромные подарки – вышитые платочки, кисеты, альбомы. Первого мая 1942 года праздничная колонна артековцев прошла по городу вместе с демонстрацией трудящихся. На нашу колонну обращали внимание: единая форма одежды, стройные ряды, пионерские знамёна и звонкая дружная песня – всё радовало взор и мы очень гордились тем, что сумели сберечь артековские традиции.
После обеда всем лагерем ходили в кино. Запомнился киножурнал. На экране промелькнули знакомые кадры из кинофильма «Чапаев»: вот Василий Иванович плывёт через реку, говоря со злом: «Врёшь, не возьмёшь!». Он плывёт всё дальше и пули беляков его не достают. Вот он доплывает к берегу, выходит из воды, его подхватывают руки красноармейцев. Они давно его поджидают, подводят ему горячего коня, одевают бурку и Чапаев обращается с боевым призывом к красноармейцам и все вместе скачут в стремительную атаку на гитлеровских захватчиков. Этим и заканчивается киножурнал. Оставалось впечатление, что легендарный комдив не погиб, что он и сейчас в боевом строю. Действительно, в бой советские воины шли с именами легендарных героев на устах, храбрых воинов воодушевляли образы великих полководцев Невского и Суворова, Кутузова и Хмельницкого, Нахимова и Ушакова, Чапаева и Фрунзе, Котовского и Пархоменко, Примакова и Щорса. Примечательно, что советские кинематографисты создали оригинальный киносценарий глубокого патриотического содержания, просмотр которого вызывал у зрителей бурные эмоции.
В начале лета 1942 года враг активизировал боевые действия на южном участке фронта. Начались кровопролитные бои. Тыл напрягал все усилия для обеспечения фронта. Вышестоящие организации рассмотрели вопрос о передислокации Артека в связи с осложнившейся обстановкой на данном направлении. Было решено перенести лагерь на север области, где было размещено подсобное хозяйство бывшего санатория «Серебряные пруды», на базе которого полностью разрешались продовольственные проблемы Артека.
Девятого мая были поданы вагоны, и Артек стал готовиться к переезду. Целый день имущество лагеря перевозилось на станцию Сталинград-товарная. Снова первыми помощниками были старшие ребята. Они грузили вещи, а малыши разместились в двух пассажирских вагонах и с нетерпением ожидали отправления в неведомое, поторапливая старших.
Я работал с Володей Аас и Беней Некрашиус на погрузке артековского имущества.
Подошёл Ястребов, заглянул в вагон, предупредил:
- Имейте в виду, чтобы всё было аккуратно перевезено к месту назначения! Под вашу личную ответственность! Поняли?
Так начался новый этап в биографии лагеря и новый маршрут в путешествии.
Целую ночь ребят укачивало размеренное постукивание колёс. В полдень приехали на станцию Арчеда, рядом раскинулся городишко Фролово.
- Выгружайся! – подалась команда.
Снова работали юные грузчики. На перроне станции вскоре громоздились ящики, бочки, узлы – всё лагерное имущество.
До нового места назначения было около тридцати километров. Ребят на автомашинах, каким-то чудом раздобытых Гурием Григорьевичем, повезли на новое место. Старшие ребята остались возле вещей. Под вечер приехал трактор с арбой вместо прицепа, на которой вещи небольшими частями были перевезены на «промежуточную базу», расположенную в степи возле старой скирды соломы. Ребята изрядно устали и быстро уснули под скирдой, забыв даже выставить дежурных. Но всё обошлось благополучно.
Утро в степи началось песней невидимого жаворонка. Он взлетал высоко и висел неподвижно на одном месте, разливая длинные трели. День обещал быть погожим, но с утра было пасмурно.
Просыпались ребята, ёжились от утренней прохлады и бежали в лощину к небольшому ручью - умываться. Возле костра хозяйничали повара, готовя завтрак. После тесных Сталинградских помещений ширь степная располагала к лирическим раздумьям, сравнениям. Здешний пейзаж чем-то напоминал полтавские поля, на которых сейчас, трудно было представить, хозяйничали немцы. А здесь всё дышало спокойствием, в небе проплывали на север стаи журавлей, летели они довольно высоко – значит, будет тепло. Я поймал себя на мысли, что и мы, артековцы, чем-то похожи на этих странствующих птиц – летим, вот снова на новое место, и тоже – ранней весной. Первые весенние цветы горицвета, чабреца тянулись к поднимавшемуся солнышку, над землёй поднимался тёплый пар, жаворонки состязались в сольном пении.
После завтрака ребята в ожидании трактора устроили военную игру, разделившись на две группы. Мы ушли далеко в степь, перебегая от одного куста прошлогодней полыни к другому, маскируясь в складках местности, как настоящие солдаты. Вдруг, у кого-то из-под ног выскочил длинноногий заяц и в испуге попрыгал к долине. Ребята забыли об игре и бросились ему наперерез. Поймать его, конечно, мы не смогли, ведь косой бегал здорово, но устали изрядно.
В полдень приехал трактор с арбой, погрузили самые необходимые вещи и продукты питания, с ними отправились почти все ребята, а мы с Беней и Ниной остались с оставшимся имуществом.
Нина шутила:
- Вы теперь меня охраняйте, а не эти бочки.
- Нам и самим страшновато! – признался Беня.
- Будем охранять каждый сам себя и своего соседа! – шутили мы.
Я достал баян, и над вечерней степью поплыла лирическая мелодия. Утром все проснулись почти одновременно. Проверили имущество – всё было на месте.
- Варить что-нибудь будем? – спросил я остальных.
Беня отказался. Я ему объяснил свои сомнения:
- Как-то неудобно перед Ниной, скажет: как остались втроём, так не сочли за нужное поухаживать за единственной женщиной. Это – не по-джентльменски!
- Знаешь что, - предложил Беня, - то, что мы сварим, Нина не захочет, а давай лучше угостим её вареньем!
- Где ты его возьмёшь?
- Вот тебе раз! А вон – в бочках! Арбузное варенье.
- А не выругает нас Нина за самоуправство?
- А мы сделаем ей приятный сюрприз: наполним баночку и забьём бочку снова, - пусть догадывается, где мы его взяли! - настаивал Беня.
- Ну, давай, - была, не была! – согласился я.
Мы принялись открывать бочку. Беня извлек молоток, щипцы и начал сбивать обручи с одной стороны бочки. Они сползли без особых усилий. Шум привлёк внимание Нины.
- Что вы там стучите?
- Да это мы подправляем обручи на бочках с брынзой, немного сползли, - соврал Беня.
- Смотрите, осторожно! - не поднимаясь, порекомендовала вожатая.
Мы вытащили дно, наполнили три баночки ароматным вареньем и принялись закрывать бочку, выполняя предыдущую работу в обратной последовательности. Но не тут то было! С большим трудом мы вставили и забили дно, провозившись несколько минут. Стали натягивать обруч, а он почему-то не налезал. Уже солнышко поднялось над зелёной степью, а мы всё возились с непослушным обручем, а он не лез и всё! Мы даже вспотели от напряжения.
- Одно из двух, - размышлял Беня, - или бочка потолстела, или обруч сузился.
- Ты кумекай, как обруч набить, не то – нам набьют, сейчас не время философствовать!
- Набить – не штука, дай лишь натащить, а там он пойдёт, как миленький!
И мы снова склонились над бочкой. Хорошо, что Нина не поднималась, у неё побаливала голова, она попросила лишь воды.
Где-то вдали послышался рокот трактора, хотя его самого ещё не было видно.
- Вот ещё морока! Куда тот трактор спешит, будто здесь горит!
Меня осенила мысль:
- Давай быстро верёвку!
Беня разыскал бельевую верёвку, вдвоём начали обвязывать верхнюю часть бочки, крепко стянули концы, завязали узел.
- Скрути палкой ещё туже! Вот так. Набивай!
Беня схватил молоток, обручи – о, чудо! Непослушный ранее обруч медленно стал на своё прежнее место. Быстро набили и второй. Трактор выползал из степной бирюзовой дали, приближаясь к долине.
Мы подошли к Нине с баночкой:
- Угощайтесь, пожалуйста!
- Благодарю, мне не хочется. А вы быстро уничтожайте свою «брынзу»! – и она звонко рассмеялась. – Тоже мне – конспираторы!
Хотя и с большим усилием, но как раз вовремя мы доели арбузный нектар, - подъехал трактор с завхозом Карпенко.
Быстро погрузили имущество в арбу и двинулись навстречу неведомому. В лицо светило майское ласковое солнышко, а над головой невидимый жаворонок звонко напевал весеннюю симфонию.
27
Серебряные пруды
Всякое дело надо любить, чтобы хорошо его делать.
(М.Горький)
Бывают в жизни люди, до конца преданные своему делу, всю жизнь одержимые одной целью. В советское время, когда труд стал свободным и творческим, такая черта вполне естественна. Однако были энтузиасты своего дела и в дореволюционной России, где в условиях царского гнёта и тёмной реакции ярко вспыхивали отдельные самородки, таланты. Это были простые русские патриоты-новаторы. Из их среды выросли известные учёные, чьи имена прославили Россию далеко за её пределами.
Одним из таких новаторов был малоизвестный мелиоратор Жеребцов. Он перед Октябрьской революцией на собственные средства создал в степи чудесный оазис возле искусственных водоёмов. Рассказывают, что воду привозили бочками за тридцать километров из Фролово. Так появилось в задонских степях название – «Серебряные Пруды».
Почему – серебряные? Почему не голубые или синие? Возможно, потому, что вода стоила больших денег – много серебра, а, возможно, сверкание волн на искусственных прудах среди изумрудной зелени искусственных насаждений и степной растительности напоминало их создателю и людям переливы серебряных драгоценностей, украшений. Неизвестно. Во всяком случае, простой инженер-мелиоратор, энтузиаст своего дела увековечил своё имя, создав в степи зелёный уголок со сверкающей гладью девяти больших прудов. Уровень воды в них был разный, избыток воды в одном из них в необходимых случаях можно было при помощи подземных труб перепустить в другой, регулируя водный режим всего хозяйства.
В годы Советской власти здесь был открыт для трудящихся санаторий, было создано крупное подсобное хозяйство. Здесь усердно поработали опытные садоводы и цветоводы-декораторы, преобразовав зелень оазиса в благоухающий уголок с прекрасными аллеями, клумбами, газонами. Изящные деревянные домики для отдыхающих чудесно вписывались в культурный ландшафт, образуя ансамбль неповторимой красоты и изящества.
В прудах разводили карпов, расплодилось множество раков.
Уже почти год санаторий был без отдыхающих, подсобное хозяйство сдавало свою продукцию в госпитали.
В такой очаровательный уголок переехал Артек. Ребята были как бы замыкающими в многоликой колонне санаторных отдыхающих.
…Весеннее солнце высоко поднялось над степью. Весна властно накладывала первые яркие краски в степи. Ожили земляные жители: серая ящерица следила за урчащим трактором, а пугливый, осторожный суслик поднялся на задние лапки, увидел непонятное ему страшилище, громко свистнул и стремглав побежал к норе, прятался в ней.
Возле тракториста сидел Карпенко, он снова стал завхозом в лагере, и что-то рассказывал, размахивая руками. Тракторист понимающе качал головой. Нина сидела, думая о чём-то своём. Мы с Беней смотрели в степь, сравнивая мысленно её с родными полями Литвы и Полтавщины. Карпенко показывал что-то впереди. Далёкая тёмная полоса на горизонте постепенно набирала формы отдельных деревьев, ещё немного – и мы въехали в ровную аллею большущих тополей. На них нежно зеленели первые листья. Грохот трактора напугал чёрных грачей, которые гнездились на деревьях большой колонией, и они тучами поднялись в воздух. Справа потянулась водная гладь пруда.
- Какая красота! – не удержалась Нина.
Слева тоже виднелся пруд, за ним дальше – ещё один, четвёртый, блестел за вербами.
- Вот где купаться! – оживился Беня.
- И рыбу ловить! – добавил я.
- Или просто прокатиться на лодке, - отозвалась вожатая.
Трактор проехал мимо стадиона, подъехал к складам.
К нам уже бежали пионеры третьего отряда встречать «свою Нину». Они не могли и дня прожить без своей вожатой и теперь обрадовано сыпали вопросами:
- А вы спали в степи?
- А страшно было?
- А это далеко от лагеря?
- А почему вы вчера не приехали?
Нина только улыбалась да нежно водила рукой по причёскам ворковавших детей.
- Пойдёмте к нам в палату, мы покажем, где мы живём, без нас вы можете заблудиться!
И снова затараторили наперебой:
- А здесь и молоко дают!
- А сегодня была уже зарядка на улице!
- Здесь и радиостанция есть!
Они уцепились за руки вожатой и увели её к своей палате, радуясь, что Нина пошла с ними.
В Серебряных Прудах все работы по обслуживанию лагеря полностью выполняли пионеры: доили коров, ухаживали за ними, работали на кухне и в столовой, на грядках и в саду, стирали бельё, убирали в палатах, работали на электростанции, на тракторе – всё делали почти без взрослых, но под их присмотром. Сначала у некоторых не всё получалось, возникали определённые трудности, но вскоре всё стало на свои места, всё определилось и Артек снова зажил размеренной трудовой жизнью дружного коллектива.
Через несколько дней после прибытия к старшим ребятам обратился Гурий Григорьевич:
- А кто желает стать трактористом?
- Как!?
- Ну, настоящим трактористом, чтобы водить трактор, пахать, сеять, косить и прочее.
Поднялось несколько рук. Ястребов отобрал самых взрослых ребят: Мишу Фаторного, Натана Остроленко и меня. Объяснил, что в гараже стоит трактор, но требуется сделать ему ремонт, - нужны рабочие руки, чтобы вдохнуть в него жизнь.
- Но мы ведь не сумеем отремонтировать, - высказали ребята свои сомнения.
- Там есть механик – Василий Иванович, он был на фронте, ранен. Без вас он не сможет отремонтировать, а вы ему поможете. Его голова – ваши руки, - улыбнулся одними глазами Гурий Григорьевич.
- Ну, это – другое дело! – обрадовались мы.
На следующий день нам где-то раздобыли комбинезоны, и мы пошли в гараж. Там уже похаживал мужчина среднего роста, средних лет. Он весело посмотрел на прибывших:
- Смена пришла? Три танкиста?
- Так точно! – отрапортовали ребята.
- Вот, брат ты мой, как в армии! – улыбнулся механик. – Ну, вот и хорошо, теперь дело пойдёт быстрее, а то с одной рукой никак что-то у меня не ладится.
- А что у вас с рукой? – сочувственно спросили мы.
- Ранили проклятые фрицы, - кратко объяснил Василий Иванович.
Потом он присел на ящик, свернул одной рукой цигарку, закурил.
- Был я водителем танка, наш танковый корпус прикрывал подступы к Туле. Знаете такой город?
- Да, конечно, мы и в Москве были!
- Да, и я побывал. Ну, так вот, стоим мы замаскированные в лесочке невдалеке от железнодорожной насыпи, а за ней немцы. Они нас пока не видят, да и видеть невозможно: такая пурга началась – не видать за десять шагов. Вдруг слышим, приказывает командир контратаковать немцев, выйти на железнодорожное полотно и расстрелять группировку фашистов. Взревели наши моторы, в небо пошла красная ракета – вперёд, значит, - и мы рванулись к насыпи. Фрицы нас заметили, начали бить по нам с пушек, - мы начали отвечать. Мой танк выдрался на насыпь и заскрежетал гусеницами на рельсах и, вдруг, взрыв. Танк подбросило и он снова посунулся по склону насыпи назад, а я потерял сознание. Пришёл в себя уже на носилках, - санитары несли в медсанбат, рука забинтована и так жжёт и ноет, что я даже застонал. «Где танк?» - спрашиваю. - «Извели фашисты ваш танк, - отозвался один из санитаров, - попали вы на мину, она и бабахнула». Ну, а потом я попал на Урал в госпиталь и вот уже недели две дома, долечиваюсь. Пришёл парторг Ильясов, просит помочь отремонтировать трактор, - без него, как без рук, - один остался на хозяйстве. Пришлось согласиться, скука одолевает сидеть без дела, тянет к знакомой работе.
- А вы механиком работали?
- Вот здесь я перед войной работал механиком при подсобном хозяйстве санатория, так что техника мне хорошо известна, все норовы её знаю. Ну-ка, покурили и за дело!
Несколько дней мы делали перетяжку подшипников, меняли поршневые кольца, регулировали клапаны, перечищали разные мелкие детали старенького колёсного трактора. Василий Иванович оказался не только знающим механиком, но и хорошим учителем-наставником. Несколько раз он повторил принцип и схему работы мотора, магнето. И вот трактор ожил. Завели мотор, белый едкий дым из выхлопной трубы заполнил гараж и через открытые двери повалил на улицу. Из-под колёс выбили колодки, и Василий Иванович вырулил во двор. Поочерёдно все трое управляли стальным конём и были на седьмом небе от радости!
Василий Иванович научил нас вести борозду при пахоте, регулировать плуги, культиватор, бороновать пахоту, косить траву с косилками. Мише и Натану теоретические вопросы, возможно, труднее было усваивать – физики они не изучали, поэтому многое им было незнакомо, но технику вождения трактора мои друзья усвоили не хуже меня, особенно Миша. На следующий день мы уже самостоятельно работали на пахоте. Василий Иванович доложил Ястребову:
- Трактористы готовы к работе, я на них надеюсь!
И было трактористам этим тогда по шестнадцать лет.
На радиостанции работал Володя Карпенко, он знал принцип работы аккумуляторной радиостанции и теперь артековцы ежедневно слушали последние известия и сводки Совинформбюро.
На электростанции подобную науку прошли Володя Аас, Харри Лийдеманн, Виктор Кескюли – эстонские ребята. Двигатель у них был новенький, ребята лишь ознакомились с принципами его работы, с правилами по технике безопасности и начали давать лагерю освещение в вечернее время.
28
Малярия
Все победы начинаются с побед над самим собой.
(Л.Леонов)
Теперь мы с Мишей поднимались рано, быстро умывались и шли к гаражу. Долго нагревали питательные трубы, чтобы «старик не привередничал». Рокотание трактора часто начиналось одновременно с сигналом утреннего подъёма. Когда трактор выезжал на дорогу, мимо бежали на зарядку пионеры с заспанными мордочками и приветливо махали руками. Но бывало, что трактористы выезжали в степь намного раньше подъёма, и тогда этот сигнал слышался в степи.
Трактором мы вспахали несколько гектаров пара, посеяли яровые хлеба, хотя лучшие сроки посева были упущены из-за ремонта трактора. Приходилось работать до позднего вечера, наверстывая упущенное. Уставали руки, болела спина. Возвращались в лагерь, когда уже давно проигрывал «Отбой!», мылись в пруду, - это несколько снимало усталость. В столовой нас всегда ожидала дежурная официантка. В палате валились на свою постель и вмиг засыпали. Но утром мы снова поднимались бодрые, свежие – молодость брала своё – и снова чёткий рокот стального коня катился над просыпающейся степью.
Как-то вечером мы задержались дольше обычного – закончили сеять просо. Сеялку завхоз распорядился оставить в степи, чтобы завтра не тащить её снова. Сеяльщики ушли раньше, мы возвращались почти в полной темноте.
- Что-то и луны сегодня нет! – ворчал Миша.
- Она взошла, да тучи густые на небе, поэтому и темно.
- Говорил Василию Ивановичу, чтобы фары поставить, он ведь их совсем поснимал, а теперь ползи в потёмках!
- Ты убавь скорость, - посоветовал я напарнику, - езжай потише, не то ещё угодишь куда-нибудь.
Тот не успел ничего ответить, как трактор съехал на какой-то склон, довольно крутой, резко наклонился и медленно перевернулся на бок. Я успел убавить газ, Миша выключил скорость, трактор заглох. Оба каким-то чудом удержались наверху. Осторожно слезли на землю.
- Вот это называется высший пилотаж!
- Да, приземлились не очень удачно!
- А на что мы наехали?
Хотя было достаточно темно, мы обследовали препятствие и поняли, что это был земляной вал, которым пахотная земля отделялась от степных сенокосов.
- Ну, спрашивается: для чего нарыли этот вал?
- Не знали люди, что мы здесь ночью будем совершать полёты!
- Шутки шутками, но что же делать?
Вдвоём попытались сдвинуть стальную громадину, но трактор даже не шелохнулся.
- Ну, что же, - поднять мы его не поднимем, поехать – тоже не поедем, и никто не поедет, давай, Миша, сольём горючее в ведро – и конец!
Так и сделали. В лагере доложили об аварии завхозу, с трудом разыскав его, помылись в бане остатками воды – сегодня была суббота, и пошли спать, даже не поужинав.
Утром я почувствовал усталость во всём теле, болела голова, ныли руки, ноги. С большим усилием заставил себя проделать со всеми зарядку, хотел разогнать болезненное состояние, пошёл на завтрак. Кушать не хотелось, разговаривать тоже не было желания, хотелось поскорее лечь в постель, что я незамедлительно и сделал.
Пролежал целый день, подскочила температура, меня лихорадило. Ребята укрыли несколькими одеялами, а я продолжал стучать зубами. Миша не отходил от постели, но помочь ничем не мог. Утром я не поднялся совсем. Миша к трактору пошёл с Натаном, а потом стал ходить сам.
Меня осмотрела Анфиса Васильевна и установила диагноз: малярия. Так я попал в лазарет, который до этого пустовал – никто из ребят не болел. Назначили постельный режим, прописали лекарства. Юные санитарки – наши девушки – как мне показалось, обрадовались, что, наконец, у них появился пациент и настоящая работа, присматривали за мной по всем правилам медицины и наставлений врача. Это были Аустра Краминя, Даидра Лецкальныш и Галя Товма. Я читал в их глазах сострадание и чувствовал тёплую заботу. Мне даже неудобно было, что за мной должен кто-то присматривать.
Утром состояние всегда было лучше, и я мог переброситься несколькими словами с девушками. Хотелось подняться, пойти в степь, к трактору, к Мише, но врач требовала: лежать. А после обеда температура снова ползла вверх, я заворачивался в одеяла и до утра боролся с болезнью, потом ненадолго засыпал.
Пропал аппетит, я похудел, даже загар стал каким-то жёлтым. Не помогала и забота «сестёр милосердия», как их называл Гурий Григорьевич.
Как-то они принесли книгу:
- Почитаешь, может быть? – положили мне на стул. На обложке виднелось: «Мартин Иден».
- Где вы достали?
- Где лежала – там пропала, - уклонились девушки от прямого ответа. Джека Лондона я любил читать. Перед болезнью у кого-то из девушек я видел эту книгу, но у кого именно – сейчас не мог вспомнить, а Галя не хотела сказать.
Урывками, когда спадала температура, я читал о сильном человеке, который упорно пробивал себе дорогу в капиталистическом обществе.
Миша теперь наведывался редко, он ведь работал один без смены. Натан тоже приболел. Как-то в обед в окне показалась голова Миши. Я обрадовался, увидев друга.
- Ну, как дела?
- Лежу, вот и все дела.
- Тебе лучше?
- Утром немного лучше, а потом снова плохо, температура постоянно.
- А что говорит Анфиса?
- Что она скажет? Даёт пилюли, микстуру какую-то и говорит «Лежи!». Уже бока болят от лежания. А ты там как?
- Да вот бегу к механику, разобрал коробку передач, заедает что-то.
- А что сейчас делаешь?
- Начали косить траву, да что-то не ладится то с косилками, то с трактором. А Карпенко с Ильясовым психуют, будто я виноват. По пути вот забежал к тебе.
- Спасибо, друг! Беги, чтоб не ругали!
- Ну, я подался! Выздоравливай побыстрее! – и он исчез за кустом жасмина. Я позавидовал другу, что он может свободно ходить, бегать, работать, видеть восход солнца в степи и прочее. А ты вот лежи, как бревно, стыдно уж на девушек-санитарок смотреть – подносят, уносят, суетятся, как возле Троекурова.
Утром, когда врач делала обход, я начал просить:
- Анфиса Васильевна, не могу я больше здесь валяться! Отпустите меня в палату, я там буду быстрее выздоравливать!
- Ты что? – и она удивлённо сняла очки. – Хочешь, чтобы вся палата слегла, а потом весь лагерь? Ты понимаешь, что такое ма-ля-рия? – растянула она по слогам. – Понимаешь или нет?
- До каких пор я буду здесь отлёживаться?
- До полного выздоровления!
- Анфиса Васильевна! Прошу!..
- Нет, нет и нет! Никаких разговоров об этом!
- Анфиса Васильевна…
Она отбила все мои «атаки», хотя намекнула, что, если не будет высокой температуры в следующие три-четыре дня, она разрешит перейти в палату. Появилась надежда, что Анфиса Васильевна сдержит слово. Когда через четыре дня мне, наконец, разрешили оставить лазарет, я воспринял это как должное. Тепло поблагодарил девушек, которые привыкли ко мне за эти полмесяца.
На улице у меня закружилась голова, перед глазами поплыли жёлтые круги, вспотело лицо, ноги задрожали, будто от сильного испуга. «Что это со мной?» - забеспокоился я. На себе почувствовал взгляды врача и сестричек – они смотрели мне вслед. Поэтому не стал задерживаться перед окнами лазарета и как можно ровнее пошёл к своему корпусу. Кто-то окликнул – от радиорубки шёл Володя Карпенко.
- Пляши, Алёша!
- По какой причине?
- Говорю – пляши, тебе есть письмо – видишь? – и он помахал перед лицом треугольным конвертом.
- Обязательно спляшу, вот только выздоровею, давай быстрее!
Вырвал из рук Володи письмо и в глаза бросился знакомый почерк брата:
- Ура! Коля нашёлся!
- Кто? – не понял Карпенко.
- Брат, родной братишка Коля! Понимаешь? – жестикулировал перед его лицом.
- А откуда он пишет – с фронта?
- А вот адрес: Западно-Казахстанская область, Казталовский район, Кушенкульская МТС.
- Не так уж и далеко, - задумчиво проговорил Володя. – Ну, читай, не буду тебе мешать.
Я развернул треугольник со штемпелем «Проверено военной цензурой», отошёл в тень и углубился в чтение. Брат сообщал, что из Полтавщины он эвакуировался в сентябре 1941 года вместе с отцом и другими односельчанами, - они спасали колхозное стадо. В Казахстан прибыли через несколько недель, испытав все трудности эвакуации, остановились на МТС. Отца весной призвали в армию. Дальше Коля сообщал о своей работе нормировщика, он тоже ожидал призыва в армию. Адреса отца он не знал. Брат тосковал по родному дому, друзьям, ругал проклятого Гитлера, войну, - они прервали его учёбу в институте и принесли столько горя людям. «А мама с Володей, - писал брат, - остались дома, не смогли эвакуироваться». Рука с письмом опустилась вниз, я прислонился спиной к шершавому стволу дерева и закрыл глаза: «Мама и братишка находятся среди врагов. Как же так? Почему вы, родные мои, остались? – спрашивал я и не находил ответа. Представлял, как маму фашисты тянут за руки, чтобы она ответила про мужа и сыновей.
- Во ист дайне зон? – кричат на неё, ломают руки. А позади бежит маленький Володя и растирает слёзы по лицу, исступлённо кричит:
- Дядя, не бей маму! Это моя мама, я папе скажу! Не бей!
Я сжимал кулаки, раскрывал глаза, и видение исчезало. Вокруг ярко светило солнце, благоухали ароматные клумбы, за вербами блестел пруд. Здесь было тихо, мирно, спокойно, а сравнительно недалеко отсюда фашисты надругаются над нашими родными и близкими, льётся кровь невинных людей, слышится их стон и плачь.
Стало горько на душе, на глаза набегали слёзы. Я медленно пошёл в палату. Раньше я думал, что все родные эвакуировались, это ведь так просто – сел и поехал на восток. А выходит, что много людей не смогло выехать и теперь подвергаются большой опасности.
Письмо принесло радость и горе, тоску, тревогу. Вечером мне снова стало хуже, кутался в одеяла и просил ребят, чтобы они не говорили Анфисе Васильевне. Но это была, наверное, последняя «атака» малярии. Утром я поднялся без температуры, вышел на воздух.
Подошёл Миша Фаторный:
- Привет выздоравливающим! Ну, как чувствуешь?
- Кажется, выкарабкался. А ты, почему не на работе?
- Нет горючего, весь керосин использовали, и Карпенко уехал у кого-то просить. А мы отдыхаем пока.
- А что делали?
- Начали косить в степи. Ох, и трава! У трактора только труба видна!
- Богатая задонская земля.
- Мне даже не мечталось никогда, что придётся здесь траву косить. Год с небольшим назад был на виноградниках под Измаилом, а сегодня – вот здесь, в Серебряных Прудах.
- Да, друг, много воды утекло за этот год!
29
Гроза
Умей чувствовать рядом с собой человека,
умей читать его душу, увидеть в его
глазах его духовный мир – радость,
беду, несчастье, горе.
(В.Сухомлинский)
Потянулись длинные июльские дни. Началась жара. Правда, в тени разросшихся тополей да верб артековцам было терпимо. Но не всегда можно спрятаться от жары, - а дело кто станет делать?
Артек существует потому, что есть артековцы – бодрый, жизнерадостный, многоголосый, весёлый народ. Мы всё успевали делать так, как до нас делали взрослые, даже самым маленьким было поручено ухаживать за цветами на многочисленных клумбах возле жилого корпуса.
В полдень жара становилась невыносимой, до того маленькие белые тучки вырастали в громадные свинцовые тучи, и вскоре они закрывали солнце. Подымался сильный порывистый ветер и вдруг, стрела-молния рассекала зигзагом небеса вместе с металлическим грохотом грома, падали первые тёплые капли дождя. Ветер налетал с новой силой, становилось почти темно, дождь переходил в ливень – иногда с градом.
Тучи касались дрожащих деревьев, посылая в них огненные стрелы. Всем приходилось видеть грозу, не совсем приятно влияющую на нервную систему человека, пугающую своей могучей, необузданной силой. Но не каждый видел грозу в степи. Это, я вам скажу, - что-то особенное, - гроза в квадрате или в энной степени, как любят выражаться математики. Гроза в степи – очень сильная и поэтому – очень страшная.
Во время грозы артековцы прятались по палатам, выключали радио, электричество и молча смотрели на разгул дикой стихии, время от времени содрогаясь от громовых залпов.
Вот и сегодня - совсем неожиданно началась гроза. Ребята сидели в палате, жмурились от вспышек молнии. Я прилёг в постель, болезнь отступала медленно.
Из бани прибежала часть ребят, они промокли до нитки. Выкрикивая и подпрыгивая, снимали мокрую одежду, развешивая её на спинках стульев. В баню ребята ходили регулярно, за этим строго следили Анфиса Васильевна и вожатая Тося. После тесных Сталинградских спален, где ребят одолевали паразиты, здесь, в Серебряных Прудах санитарная служба добилась уничтожения вредных насекомых, ребята ходили чистенькие и здоровые.
Я не успел сходить в баню, вернее побоялся из-за болезни.
Гроза продолжала неистовствовать.
Вдруг быстро открылась дверь, и Ваня Заводчиков с порога взволнованным голосом крикнул:
- Мишу убило!
- Что???
- В бане молнией убило Мишу Фаторного!
Я забыл о болезни, и что на улице гроза, - вместе с ребятами побежал к бане, шепча на бегу: «Миша, друг, как же это…» Меня обгоняли ребята, а я удивлялся, что бегу медленнее их, спешил, что есть силы за ними.
Миша лежал на цементном полу недвижимо. Игорь Сталевский был очевидцем события:
- Сидим мы, моемся из тазиков. Миша опрокинул на себя бачёк воды и пошёл к котлу набрать чистой. Вдруг, что-то осветило помещение, в отдушину влетел огненный шар и потом исчез, будто растворился в горячем пару, а Миша тут же упал прямо навзничь. Мы бросились к нему, а он не шевельнулся. Нас тоже немного задело, кто сидел на скамейке.
Прибежала Анфиса Васильевна, ей кто-то успел сообщить, проверила пульс – его не было. Быстро распорядилась:
- Давайте вынесем его на улицу! Быстрее берите, ребята!
Гроза ещё не прошла, но стала ослабевать. Мишу положили на траву и начали делать искусственное дыхание. Анфиса Васильевна билась за жизнь артековца, не отходя от него ни на шаг. Наконец, появился слабый пульс, Миша застонал, и его перенесли в палату. Утром состояние больного улучшилось, и врач стала требовать отправить Мишу в ближний госпиталь в город Фролово.
Вожатым Анфиса Васильевна говорила:
- Просто удивительно, как выдержал его организм такое напряжение, такой удар! Обычно исход один – смерть.
Бедный Миша! Сколько ему пришлось вытерпеть, перенести. Мы все переживали несчастье, которое так неожиданно свалилось на верного товарища, работящего, скромного комсомольца.
Во Фролове с трудом удалось уговорить врачей положить Мишу в госпиталь – не хватало мест. Он был единственным гражданским лицом среди десятков раненных бойцов. Врачи приложили максимум усилий, чтобы вернуть юноше здоровье, чтобы он мог возвратиться в пионерскую семью, к своим друзьям, заменившим ему родительскую ласку и тепло. Навещали Мишу преимущественно взрослые, они постоянно бывали в городе по разным делам. Утешительных сообщений привозили оттуда немного: больной редко приходил в себя, буйствовал, не понимал людей, не мог принимать пищи, очень похудел, врачи вынуждены были его кормить искусственно, поддерживали тлеющую жизнь уколами. Ребятам не рекомендовали пока навещать его.
Со временем крепкий юношеский организм победил недуг, и Миша возвратился в строй артековцев. Вместе со своими сверстниками через год он был призван в армию, воевал в Манчжурии против войск милитаристской Японии. После мобилизации приехал в Сталинград отстраивать город. Работал электросварщиком на строительстве Волго-Донского канала, где был ударником труда. Но разряд молнии травмировал его организм, и подлая смерть рано вырвала Мишу из жизни.
30
Выстрелы с неба
Любовь к людям – это ведь и есть те крылья,
на которых человек поднимается выше всего…
(М.Горький)
Теперь я работал на тракторе один. Снова поднимался с зарёй и спешил к гаражу. Наступила горячая пора – косовица, заготовка сена для скота. Всё взрослое население подсобного хозяйства – парторг Ильясов да конюх дядя Василий – было брошено на этот ответственный участок работы. Работали они на косилках-«лобогрейках», размеренными движениями сбрасывая с помощью вил скошенную траву на землю. На третьей косилке сидел пионер Игорь Сталевский. Он так привязался ко мне, что был готов выполнять любую работу, лишь бы быть ближе и иногда прокатиться на тракторе. Бывало иногда тяжело тринадцатилетнему подростку работать наравне со взрослыми мужчинами. Но упорство прибавляло сил, и Игорь высиживал в напряжённой позе по несколько часов, резкими взмахами рук напоминая мотылька.
Возможно, это раннее знакомство с техникой повлияло на выбор профессии Игорем в зрелом возрасте: он стал первоклассным шофёром, имеет правительственные награды за труд, доволен своей работой.
…Неторопливый диск солнца медленно подымался над степью, над которой в первых лучах разливалось щебетание жаворонков. Они серыми комочками висели высоко над зелёной степью, распевая гимн жизни.
Где-то в стороне перекликались перепела, созывая потомство к утренней трапезе. Суслики на задних лапках замирали, как часовые, любуясь прекрасным летом, богатством пшеничного поля, предвкушая сытую зиму, они перекликались свистом «Будем с хлебом! Будем с хлебом!»
Над высоким разнотравьем плыла труба трактора «ХТЗ». Он будил утреннюю тишину мирным рокотом старенького мотора, выглядывали головы косарей, белела куртка тракториста.
На повороте я сбавлял газ и оглядывался назад: косари используя секундную передышку, вытирали рукавами потные лица. Не один десяток гектаров ароматной степной травы скосил этот отважный экипаж – два артековца и столько же взрослых. Над степью плыл запах подсыхающей травы, воздух был напоен ароматами буркуна и донника, эспарцета и клевера.
Ласковое солнце обещало хорошую погоду и это давало право парторгу Ильясову быть довольным: уборка сена производится вовремя, при хорошей погоде. Но что-то хмурым было лицо у этого бывалого человека.
- Слыхали, хлопцы, - начал он за обедом, - проклятые фашисты уже подошли к Дону.
- Неужели наши пропустят их за Дон? – беспокоился дядя Василий…
- Неизвестно. Допустим и прорвутся. История знает факты, когда враги были в столице – в Москве, но Россия выиграла войну.
- Тогда хвастун Наполеон просчитался – не разгадал манёвра Кутузова.
- А теперь хвастунишка Гитлер расшибётся о нашу стойкость и свернёт себе шею! Хотя крови прольётся много.
- Я не пожалею самой высокой осины ему на крест! – от души сказал дядя Василий.
- Намедни забрали нашего механика Василия Ивановича на укрепления, - продолжал Ильясов. – Говорят, будто под Ростов попал, на строительство моста.
- Что же он с одной рукой там построит?
- Варила бы голова, а руки сыщутся.
- Да оно-то верно…
- Последнее время он работал обеими руками, даже в пруду плавал, - добавил Игорь.
- Гутарь, гутарь, - одно дело плавать, а другое – брёвна таскать, - не согласился дядя Василий.
Мужчины закурили и пошли к косилкам, я стал заводить трактор. Не успел тронуться с места, как где-то вдали послышались выстрелы – очередь… снова очередь. Все повернули головы в ту сторону, откуда бил пулемёт. Что-то заблестело на солнце и стремительно понеслось в нашу сторону:
- Самолёт!
- Неужели немецкий? Всем под трактор! – закричал Ильясов.
Вмиг всех словно ветром сдуло и загнало под трактор – иного убежища поблизости не было. Он пролетел почти над нами, дал очередь, но пули в трактор не попали. На крыльях чернели кресты.
- Юнкерс! Вот, гад, куда залетел! Ну, ничего, ты долго не будешь летать! Нас крестами не испугать! – ругался Ильясов, вылезая из-под трактора.
Фашистский стервятник летел низко над землёй, снова и снова раздавались над мирной степью пулемётные очереди, пока он совсем не исчез из глаз.
- В кого он стреляет? Где здесь военные объекты? – наивно спрашивал конюх.
- Стреляет, гад, в людей, на то он и фашист. Видишь, какой нахалюга – безнаказанно шастает над степью, как коршун – хоть бы что, - ворчал сердито парторг.
А вечером косари узнали, что в степи самолёт обстрелял женщин из соседнего села, среди них есть раненые, а одна – убитая.
Начальника лагеря глубоко взволновал и насторожил этот случай. Ведь не исключена возможность, что фашистский асс для собственного развлечения в другой раз может обстрелять и пионерский лагерь, даже может сбросить бомбу. Неминуемо будут жертвы, раненые, может вспыхнуть пожар – строения все деревянные. А он отвечает за жизнь многих десятков детишек, отвечает не головой, а партийной совестью. – «Что делать?» - В этот же день Гурий Григорьевич передал радисту текст радиограммы для Москвы.
В лагере было введено круглосуточное дежурство комсомольских патрулей, на балконе самого высокого – центрального павильона находился наблюдательный пункт. Старший вожатый Володя Дорохин был начальником караула и разводящим одновременно. Он следил за несением дежурства, ночью лично проверял часовых, поднимал вожатых, обходил с ними территорию лагеря.
- Когда он спит? – удивлялись ребята.
В трудовой размеренный ритм лагеря входило что-то новое – грозное, чувство грозящей опасности. Но никакой паники не наблюдалось, никакой растерянности, - лагерь был готов встретить новые испытания, выпавшие не его долю.
