→ Версия для КОМПЬЮТЕРА  

«Артековский закал», А.Диброва



 
31
 
На электростанции

Освобождение себя от труда есть преступление.
(Л.Толстой)


Настал день, когда последний куст травы упал под ножом косилки. В степи плыл аромат увядающей травы. Когда докашивали последний травяной островок, из него во все стороны выскочила добрая дюжина зайцев-степняков, виляя между покосами, они ринулись наутёк, а косари им улюлюкали вдогонку.

Мы с Игорем поймали несколько перепелиных птенцов – маленьких полосатых птичек, поиграли с ними и пустили на волю – пусть бегут к мамам.

Косовица закончилась. До начала жатвы оставались считанные дни. Я сделал небольшой ремонт трактора: подтянул подшипники, отрегулировал клапаны. Ежедневно наведывался в гараж, привык к трактору, словно к живому существу. За мной хвостиком тянулся Игорь, он тоже считал себя трактористом, в последние дни косовицы он сам садился за руль и был на десятом небе.

Из госпиталя прибыл, наконец, Миша. Его трудно было узнать, настолько он похудел, будто высох, только глаза горели глубоко. Его беспрерывно передёргивало, голова поворачивалась произвольно в сторону, конвульсивно дёргались руки, и он глухо стонал. Но он рвался в лагерь, к друзьям, к любимой работе. На трактор он садиться не мог, но ежедневно приходил в гараж, помогал советами, с завистью смотрел на нашу работу. Мы ему были рады, старались поддержать его добрым словом:

- Не дрейфи, Миша, выше нос, трактористов никакая ведьма не возьмёт!

- Так хочется поехать по степи, как раньше, - навстречу солнцу! – вздыхал он.

- И поедешь, честное комсомольское – поедешь! Ты только побольше кушай, особенно нажимай на молоко, тебе нужно восстановить силы, а трактор никуда не убежит!

В дверях гаража появилась фигура Володи Аас:

- Что поделываете, трактористы?

- Сделали небольшой техремонт, готовимся к уборке. А у тебя что?

- Да вот и мне нужно произвести ремонт мотора, но не с кем, - моим ребятам надоела машина и они отказались от электростанции.

- А Дорохин?

- Что Дорохин? Не будет же он за них работать. Он и так не спит!

- Да нет, почему он не подействует на твоих электриков?

- Он говорил с ними, а они говорят: нам тяжело. Я и сам понимаю, что тяжело, а как быть?

- Распустил ты свои кадры, - старался улыбнуться Миша.

- Так что, может тебе помочь?

Володя радостно ответил:

- Ну, конечно, я же сам не смогу, а освещение ведь не мне одному нужно.

- Добро, пошли к тебе?

Работа на электростанции имела свои особенности. Во-первых, здесь было намного чище, помещение светлое, пахло нефтью и соляркой. Во-вторых, здесь всё выглядело солиднее в техническом оснащении: на стене виднелся ряд рубильников, амперметров, вольтметров. Посреди помещения на массивном фундаменте стоял двигатель – одноцилиндровый дизель-великан с металлической этикеткой «Завод «Победа», гор. Днепропетровск». «Недалёкий земляк», - подумал я, даже рукой потрогал.

Мы взялись за ключи, отвинтили головку, вытянули поршень, кольца на нём поистёрались и поэтому компрессия была плохая, двигатель коптел, как старый паровоз. Пришлось поставить новые кольца, перечистить все части. Перед ужином начали заводить двигатель. Накалили докрасна металлический шар и при помощи паса начали заводить, нажимая рычаг подачи топлива в форсунку. Пас выскальзывал из рук, но мы упирались ногами и всё сильнее раскачивали маховик.

- Вот это компрессия!

- Нажимай! Ну, ещё р-р-р-аз!

- Нажимай на форсунку!

Двигатель будто понял, чего от него хотят, чихнул раз, второй, потом затараторил гулко и часто.

- Перекрой подачу! – закричал Володя.

Но двигатель уже набрал максимальные обороты, подпрыгивая на фундаменте так, что, казалось, вот-вот полетят крепёжные шпильки и он взлетит к потолку. Аас подскочил к рубильнику, быстрым движением включил один, второй, третий, чтобы дать нагрузку динамо-машине, - свет вспыхнул по всему лагерю. Но этой загрузки было мало, динамо-машина ревела, а двигатель разошёлся вовсю. Лампочки сияли очень ярко, стали излучать белый свет и, вдруг, зашипела и погасла одна, вторая, перегорела контрольная.

- Как же динамо спасти? – нервничал Аас.

Он совсем перекрыл подачу горючего, сердитый дизель постепенно стал уменьшать обороты и, наконец, его удалось остановить.

- Ну, и лошадка у тебя - с - норовом! – покачал я головой.

- Насосал много горючего, а потому и понёсся, как жеребец!

- Хорошо, что хоть одними лампочками обошлось, могло быть и хуже.

Мы заменили сгоревшие лампочки, проверили годность динамки и снова завели двигатель, - теперь он работал нормально, его размеренный рокот напоминал мне шум трактора на привольных степных просторах.

Теперь я вечерами приходил на электростанцию. Быстро освоил технику безопасности и стал у Володи первым помощником.

Сегодня у меня счастливый день: получил от отца письмо. Сразу узнал его почерк на конверте. Он писал из армии, в их учебной части обучают бойцов перед отправкой на фронт. Много тренируются в переходах, что, по выражению отца, закаляет здоровье, укрепляет мышцы. На конверте стоял адрес: Сталинградская область, Красноармейский район, полевая почта №.

- Совсем недалеко – каких-нибудь 250-300 километров, а увидеться невозможно! – с горечью произнёс я вслух.

Захотелось увидеть родного человека. Прислониться, как в детстве к колючей бороде, покачаться на его мускулистых руках. Сказал бы ему тепло: «Папочка, родной, не беспокойся обо мне, я в тылу, мне хорошо, работаю понемногу, хочу, чтобы и мой труд приблизил разгром проклятых фашистов, которые отобрали у меня тебя, маму и братьев, дом, школу и счастье».

Примерно такого содержания написал отцу ответное письмо. Всего год с небольшим назад он хлопотал мне путёвку в Артек на 40 дней, а расстались навсегда.

Письма получали не все ребята, некоторые не знали абсолютно ничего о судьбе своих родителей. Они с большой завистью смотрели на «счастливчиков» и вздыхали, вспоминая дом, родных.

Во время прослушивания сообщений Совинформбюро, то один, то другой внезапно вскрикивал и хватался за голову. Ребята слышали их громкий шепот:

- Нет моего дома… фашисты…

Если это были маленькие девочки, то они вообще не могли взять себя в руки, громко повторяя:

- Мамочка… родненькая…

Невозможно было смотреть на этих обиженных проклятой войной детей. А сколько их было в ту пору - потерявших родителей и тепло родного дома, а сколько ребят погибло в огненном смерче войны? Разве мы сегодня можем допустить, чтобы наша прекрасная планета снова стала полигоном для испытания ядерного оружия? Разве может здравомыслящий человек смириться с потерей детей, внуков – родных и близких людей?

Кто видал войну воочию, тот всегда будет до конца дней своей жизни отстаивать дело мира для всех людей Земли.
 
32
 
Поднять паруса

Уверенность – самая могучая творческая сила.
(М.Горький)


Грозный вал войны подкатывал всё ближе. Разгорелись жестокие бои на берегах Дона, где в прошлом году артековцы поднимали ежедневно на мачте алый флаг, начиная лагерный день. А сигналы звонкого горна в руках Бори Микальца были слышны на обоих берегах реки. Теперь там раздавались другие звуки, поднимались в небо чёрные тучи взрывов. Ежедневно радио сообщало тревожные новости: наши войска оставили такие-то пункты, отошли на такой-то рубеж. Обнаглевший враг рвался к Волге, ведя в бой новые дивизии, обеспеченные новой техникой. Вражеские самолёты теперь чаще появлялись над степью, направляясь на станцию Арчеда бомбить нефтесклады и другие объекты. С лагерной наблюдательной вышки было хорошо видно густые, чёрные клубы дыма над станцией и городом.

Гурия Григорьевича срочно вызвали в Москву. За ним прилетел небольшой самолёт. Ребята пожелали своему начальнику счастливого пути, и он улетел.

В Серебряные Пруды прибыла воинская часть, вышедшая из недавних боёв, а также полевой медсанбат с раненными бойцами, которых разместили в полевых палатках. Под прикрытием деревьев рыли окопы, огневые позиции для артиллерии. Нам подарили винтовку комсомольца этой части, павшего смертью храбрых. Она стрелять не могла: был разбит затвор, но артековцы берегли, как святыню эту боевую реликвию. С бойцами у нас установились самые хорошие отношения: девушки стирали им гимнастёрки, носили свежее молоко, овощи. А тихими вечерами на зелёной лужайке у пруда раздавались аккорды баяна – перед отбоем можно было потанцевать. Время было тревожное, но молодость брала своё.

Танцующие красноармейцы были в центре внимания. Им больше нравились не танго с фокстротами, а русская «Барыня» или украинский «Гопак». Артековские плясуны им не уступали, лихо отбивал чечётку Володя Николаев, его сменял Юра Мельников, не оставались в долгу и девушки – Светлана Косова, Валя Тазлова, Тамара Крончевская и другие.

Через несколько дней возвратился из Москвы начальник лагеря. Артек пришёл в движение – снова снимался с якоря и поднимал паруса – в путь! А куда? Этого никто не знал. О маршруте лишь догадывались – на восток, подальше от чёрного дыма войны и смертельной опасности.

Все вещи, имущество было в тюках, ящиках. Старшие артековцы снова стали грузчиками. Несколько дней прошли в тревожном ожидании – не было транспорта, на станции разбиты пути. А в Серебряные Пруды входили новые части и занимали оборону. Техника тщательно маскировалась, огневые позиции издали казались зелёными кустами.

Наконец, прибыла колонна автомашин, чудом выпрошенных Гурием Григорьевичем у военного командования. Быстро погрузили вещи, усадили отряды артековцев. Ребята тепло попрощались с бойцами, с которыми успели подружиться, прощались с этим замечательным уголком, приютившим нас на несколько месяцев.

Машины просигналили и тронулись в путь. Мимо проплыли красавцы-павильоны, кудрявые вербы и зеркальная голубизна прудов. Прощальным шепотком полных колосьев провожала нас пшеница и усатый дозревший, но не скошенный ячмень, а золотистые подсолнухи покачивали своими дисками артековцам на прощание.

Ребята долго ещё видели фигуру парторга Ильясова с поднятой для прощания рукой и возле него несколько женщин. Они оставались в родных местах, чтобы вместе с Красной Армией защищать лазоревую степь – землю отцов – от коричневой чумы.

Позже стало известно, что Ильясов возглавил партизанский отряд и, когда немцы подошли к изумительно красивому оазису в степи, на них хлынули потоки воды из шлюзов, специально открытых парторгом. Человек и природа вставали могучим препятствием на пути гитлеровских вояк. Врага подстерегала смерть на каждом шагу, для сотен тысяч зазнавшихся арийцев донские степи становились могилой.

…Автомашины двигались на восток безостановочно по бездорожью, военные шофёры пользовались топографическими картами. В пути произошла небольшая авария: автомашина с ребятами третьего отряда въехала в овраг и опрокинулась. К счастью, обошлось без серьёзных травм.

Вечером въехали в какой-то город. Нам сказали, что это – Камышин – город на Волге. Город жил прифронтовой жизнью: воинские части, обозы эвакуированных, патрули и светомаскировка.

Артек разместился в городском парке, в помещении летнего театра. Ребята-грузчики остались с вещами возле какого-то склада. Утомительная дорога и работа по разгрузке вещей уморили ребят, усталость клонила ко сну, но Дорохин спать не разрешал. Он обнаружил во дворе склада вырытые щели, они могли служить убежищем во время налётов вражеской авиации, - город бомбили. Вожатый поочерёдно поднимал нас на дежурство.

Лишь только сгустились над землёй сумерки, как в воздухе послышался протяжный воющий звук вражеских самолётов. Изредка по ним стреляли зенитки, и одинокий луч прожектора прощупывал ночное небо. Почти над головой завыли бомбы, а вскоре глухие мощные взрывы раздались совсем недалеко. Мы сидели в глубоких щелях и оттуда прислушивались к вою бомб, которые, казалось, падали прямо на нас и каким-то чудом взрывались в стороне. Небо стало багровым от вспыхнувших пожаров: одна из бомб попала в нефтехранилище.

- А как там наши? – побеспокоился кто-то из ребят.

- Взрывов там не было слышно.

- Наверное, там и окопов нет.

Самолёты несколько раз разворачивались и заходили на цель, сбрасывая смертоносный груз. Нам сейчас было не до сна.

Юра Мельников пробовал шутить:

- И, вдруг падает к нам фрицевская бомба и – ни звука, зарывается в землю по самый стабилизатор и молчит.

- И ты тоже молчишь, а душа в пятках и что-то попахивает.

- Вы обождите, тоже мне смельчаки. Значит, утром мы эту бомбочку откапываем, открутили головку, а оттуда записка выглядывает. Достаём, читаем: «Дорогие камарады! Помогаем, чем можем! Рот фронт!» Понятно, это дело немецких коммунистов! Вот как, камарады!

- Это ты ещё со Сталинграда басенку вспомнил?

- Почему это – басенка? Нам ведь рассказывали о подобном случае!

- Он, наверное, был единым в своём роде, да и был ли вообще.

- Побольше бы таких помощников в немецком тылу!

Мы ещё долго комментировали бытовавший пересказ якобы имевшего место случая в Сталинграде, когда не взорвалась авиабомба, сброшенная на тракторный завод.

Прекращение налёта на камышинские военные объекты было общим сигналом отбоя – все, кроме часового, вмиг уснули.

Никто из нас тогда не знал, что где-то над громыхающим фронтом, на энском направлении летает лётчик-истребитель – житель этого волжского города, о котором позже узнают все. Это настоящий человек, мужественный военный лётчик – Герой Советского Союза Алексей Маресьев. Да, он был из Камышина, но об этом мы узнали позже.

А сейчас сон ходил между рядами спящих на полу летнего театра артековцев, щекотал их лица легкой улыбкой. Спали члены единой семьи, ребята одинаковой судьбы, породнившиеся под крымским солнцем и степным донским ветром, те, кому война бросила суровый вызов: «Будь стойким, пионер! Будь уверен в победе! Вперёд, дорогой отцов!» и они шли этой дорогой и были достойными своих отцов и братьев.
 
33
 
Европа - Азия

Тот, кто хочет развить свою волю, должен
научиться преодолевать препятствия.
(И.Павлов)


За бортом плещутся волжские волны, пароход преодолевая их сопротивление медленно плывёт против течения, оставляя позади себя буруны.

Артек переехал на новое место, подальше от опасностей войны. Родина-мать вовремя побеспокоилась о детишках: над плёсами волжскими и широкими полями российскими кружили фашистские коршуны. Фронт подкатывался к волжской твердыни, чтобы остановиться здесь и упруго выпрямиться, как крепко натянутая тетива лука, готовя врагам разгром под Сталинградом.

Ребята лежали на полках и задумчиво смотрели на проплывающие мимо берега, приутихшие сёла, песчаные отмели и кудрявые вербы у берега, на стаи вездесущих чаек.

Я старался меньше двигаться – сильно болела поясница. Анфиса Васильевна успела заметить мою подозрительную малоподвижность, осмотрела и установила диагноз: растяжение спинных мышц, а, возможно, что-нибудь и посерьёзнее.

В тот горячий день, когда подали пароход у камышинской пристани, я грузил вещи на автомашины, а потом на пароход. С Володей Аас мы бросали в кузов мешки с сахаром, крупой, ящики с мылом, матрацы и одеяла в тюках – всё имущество лагеря прошло через наши руки. Потом снова всё грузили на пароход. Ребята сидели в каютах, и мы очень торопились, чтобы побыстрее уйти от военных объектов города. Работу закончили на закате, быстро помылись в реке и вместе с последним гудком взошли на борт «Урицкого». А утром я не мог подняться.

С воздуха плывущий пароход был похож на зелёный остров, каких много было в русле Волги. Со стороны было трудно определить, что это судно, так тщательно оно было замаскировано. Нужно было обмануть фашистских лётчиков, уйти от возможного обстрела. Вечером пароход подходил к берегу, и дети, захватив теплые одеяла, шли подальше в степь. Седая полынь служила матрацем, кулак – подушкой, яркие звёзды успокаивающе подмигивали нам с высоты.

Утром пароход звал нас охрипшим гудком, все спешили сесть по своим каютам, и снова одиссея продолжалась.

В Казани несколько дней ожидали следующего рейсового парохода. Скучать не приходилось: старшие ребята помогали портовым грузчикам, а младшие ходили с вожатыми в город осматривать достопримечательности столицы Советской Татарии. Осматривали места, связанные с пребыванием здесь Володи Ульянова. Но всё это происходило без моего участия. Я уже мог сидеть, разгоняя свою тоску игрой на баяне. С верхней палубы дебаркадера, где мы временно остановились, хорошо было видно пристань, на ней грузчиков, помогающих им артековцев. Оттуда они кричали:

- Давай веселее!

И я сыпал переборами белорусскую «Лявониху» или «Бульбу», помогая таким своеобразным способом грузчикам в их работе.

И вот снова пароход «Тукаев» шлёпает колёсами по чистой Каме, по её притоку – реке Белой навстречу течению. Здесь было чем восхищаться: вокруг простирались чудесные пейзажи Татарии, её сестры – Башкирии, по земле которой когда-то носилась конница Пугачёва и горячего Салавата Юлаева, а позже бойцы легендарного Чапаева и полки отважного Фрунзе.

Воды реки Белой вполне соответствовали названию – были действительно поразительно прозрачными и светлыми.

На живописном правобережье Белой расположилась башкирская столица – город Уфа. Здесь мы «заменили лошадку» - с речного пересели на железнодорожный транспорт. В два товарных вагона артековцы переместили своё имущество, поблагодарили «Тукаева» за его хорошую службу. Мне ребята советовали воздержаться пока и не работать, но оставаться посторонним наблюдателем я не мог. Надел специальные лямки-сумку и начал осторожно переносить ящики к вагонам, стоявшим на путях пристани. Мы заметили, как возле вагонов, внутри которых хозяйничал завхоз Карпенко с ребятами, собрались девушки из латышской и литовской групп. Вид у некоторых из них был растерянный, на глазах блестели слёзы.

- Мы пришли проститься с вами, ребята! – за всех сказала Аустра.

Возле неё стояли подруги: Рената, Дзидра, Эльза, Велта, Геня, Гайда, Марита и другие девушки.

- Почему проститься? – удивились мы.

- Потому что мы дальше не едем, останемся пока в Уфе… - голос её дрогнул.

- Кто вам сказал такую чепуху?

- Здесь в городе есть представительство нашего республиканского правительства.

- А если не захотеть?

- Вы думаете, что нам хочется?

К вагонам шёл Гурий Григорьевич в сопровождении ребят – латышей и литовцев. Они горячо жестикулировали, доказывая что-то.

- Я не могу нарушить распоряжение вашего наркомата, понимаете? – раздавался бас начальника.

Девушки смотрели на него с надеждой.

Он подошёл ближе, развёл руками:

- Ничего не вышло… Остаётесь в Уфе…

Ребята опустили головы, им не хотелось разлучаться с дружной артековской семьёй. Прошедший трудный год сплотил и породнил их, они полюбили своих вожатых, заменивших им родителей, привыкли к русским ребятам. И вдруг, так неожиданно для всех наши маршруты расходились.

Мы тепло простились со своими прибалтийскими друзьями-артековцами, обменялись с ними домашними адресами, фотографиями, обещали писать письма и договорились встретиться после войны в Москве. Даже место определили – возле памятника Минину и Пожарскому. Над датой долго ломали голову и, наконец, решили: провести встречу в июле 1947 года. К сожалению, эта встреча не состоялась.

С основной группой Артека остался один Беня Некрашиус – представитель литовской группы.

На станции Дёма – товарной станции Уфы – несколько дней формировался эшелон, а всем хотелось побыстрее ехать на восток. Наконец, лязгнули буфера, и поезд медленно двинулся на восток. На второй день состав змейкой извивался в Уральских горах. Пологие склоны были одеты в разноцветную одёжку смешанных лесов, разукрашенных августовским солнцем. На перевале поезд замедлил свой бег и дал протяжный гудок. Слева на косогоре чётко выделялся на фоне зелени белый обелиск с надписью: «Европа – Азия»

- Ура! Азия!

- Здравствуй, Азия!

- Прощай, Европа!

- Ура-а-а-а!

Вечерний Челябинск сиял огнями, никакой маскировки с заклеенными окнами здесь не было, чувствовался глубокий тыл.

В Омске эшелон был поставлен на запасную колею, пропуская на запад воинские эшелоны.

С группой ребят я пошёл на станцию получить хлеб для лагеря. Вместо мешков у нас были пустые матрацы. Долго перелезали через стоящие на путях составы пока вышли на перрон. Получили хлеб, набрали кипятка и пошли назад. Снова перелезали через площадки вагонов, цепляясь обвисшими на плечах матрацами с наиценнейшим продуктом – хлебом. Ребята с термосами проходили согнувшись под вагонами, я тоже пошёл за ними, согнувшись в три погибели и цепляясь за всякие крючки, одолевая одну колею за другой. Спина болела ещё от предыдущей работы, а здесь снова приходилось нагибаться. Я, было пожалел, что согласился идти за хлебом.

А эшелоны, казалось, нарочно выстраивались на каждой ветке – один возле другого. Хотел быстро прошмыгнуть под следующим, как надо мной загрохотали буфера, вагоны дёрнулись и покатились всё быстрее. Я быстро наклонился, потом лёг на шпалы, а сверху лежал матрац с тёплым пахнущим хлебом. Вдруг что-то дёрнуло сверху, потащило вперёд, потом ещё рывок, и я остался один без матраца, - его зацепило каким-то крючком и потащило по шпалам. От беспомощности хотелось даже плакать, видя, как уплывает полосатый мешок. Прогромыхал последний вагон и всё утихло. Я поднялся и пошёл вслед за составом. Возле стрелки подобрал одну буханку, дальше - вторую, а ещё дальше лежал и матрац, разорванный в одном месте. Несколько буханок изрядно измялись, но каким-то чудом весь хлеб уцелел. Повезло!

Возле нашего вагона начали беспокоиться, не досчитав одного матраца. Но вот совсем с другой стороны показался я со своей ношей, немного испачканный, но счастливый.

- Железнодорожно-десантные войска прибыли! – громко приветствовал Юра Мельников.

Карпенко вопросительно смотрел на меня, видимо ожидая объяснений.

- Чуть было хлеб не уплыл, - всё, что я смог сказать в оправдание.

- А голова?

- Голова целая и осталась на месте, а вот куртку на спине – разодрало.

- Больше я тебя не пущу! Ты представляешь, если бы вместо последнего вагона шёл паровоз? Кому тогда отвечать?

- Стрелочнику! – со стороны подкалывал Юра.

- Да ну тебя с шуточками! – сердито произнёс Карпенко.

…Остались позади станции и большие города. Из Новосибирска эшелон свернул на юг. Станция Черепаново, где поезд стоял около часа, очаровала всех живописной берёзовой рощей. Ребятам приходилось за это время видеть много чудесных пейзажей на своём пути, но такой сказочно-есенинской рощи они не видели. Все высыпали из вагона, аукали, играли в прятки, вожатым стоило немалых усилий собрать всех к эшелону.

- До свидания, прекрасная роща! Спасибо тебе за подаренное удовольствие!

Ещё несколько часов езды и поезд прибыл на конечную станцию – аппендикс магистрали. На фронтоне железнодорожной станции прочитали: Бийск. Это была последняя остановка, конечный пункт Артека, последний этап в длинном маршруте странствований по родной стране.
 
34
 
Белокуриха

Когда человек не знает, к какой пристани
он держит путь, для него ни один ветер
не будет попутным.
(Сенека)


Когда автомашина, нагруженная артековским имуществом, где сидела последняя партия грузчиков, выехала из Бийска, подпрыгивая на ухабах, и перевалила через горбатый деревянный мост, вдали в синей дымке показались горы.

- Алтайские горы по курсу! – сообщил молодой шофёр.

- А сколько до них километров?

- Попробуйте определить сами, вы, я вижу, хлопцы бывалые. Сколько, по-вашему, будет?

- Километров двадцать.

- Двадцать пять! – угадывали ребята.

- Возможно и тридцать.

- Далеко от истины. Целых восемьдесят, ребята!

- Да не может быть! Серьёзно?

- Совершенно серьёзно.

А нам действительно казалось, что они близко. Но сколько мы не ехали, горы оставались почти на прежнем расстоянии. «Какое-то чудо, галлюцинация, - думали многие ребята. – Недаром путешественники в пустыне видели оазисы, города, а на самом деле ничего не обнаруживали».

Снова проехали через высокий деревянный мост.

- А что это за река?

- Это Катунь, - приток Оби.

- А та, первая, возле Бийска?

- А то была Бия, тоже приток Оби, возле их слияния и стоит Бийск, а от него в сторону Монголии начинается известный Чуйский тракт, - охотно отвечал на наши вопросы шофёр, крича, высунувшись из кабины.

Ребятам припомнилась знакомая песня о Чуйском тракте, о трудной работе шоферов, полной романтики и героизма.

За большим степным поселением – райцентром Смоленским – ещё раз пересекли мутную речку. Осталось ещё более половины пути, но начинало темнеть, и горы утонули в сумраке. Свет автомобильных фар вырывал из темноты степную дорогу, придорожные кусты, отдельные деревья. Казалось, будто мы ехали по донской степной дороге или по украинскому полю. Сумерки располагали к разговору, кто-то в раздумье возвращался в оставленные места:

- А как оно там, в Сталинграде сейчас?

- Плохо, - отозвался хрипловатым голосом Дорохин. – Я просматривал вчерашнее сообщение: бои идут недалеко от города, а на юге дела ещё хуже – немцы прорвались на Кубань и стремятся к грозненской нефти. Тяжело, ох как тяжело нам сейчас.

«А где же мои родные?» - думал каждый из нас. Голову сверлила страшная мысль: «Застану ли я в живых своих родителей?»

- Скоро должен наступить перелом в войне, - уверенно заговорил Гурий Григорьевич, который сидел до этого молча. – Вы заметили, сколько мы встречали воинских эшелонов на сибирской магистрали? А как выглядят наши солдаты, чтобы громить ненавистного врага! – Голос его окреп, и будто вечевой колокол вселял в сердца пионеров уверенность в неминуемой победе над врагом, веру в счастливое возвращение в далёкие, милые родные края.

- Гурий Григорьевич, так зачем же нас так далеко эвакуируют в тыл.

- Ну, дорогие, не спешите. Ещё немало пройдёт времени, пока наш народ размозжит голову ненавистному Гитлеру. Немало времени. Так что придётся нам это грозное время переждать здесь, на Алтае, - это указание нашего начальства. Наберитесь терпения ещё, возможно на год-два.

Ребята разочаровано вздохнули. Многим из нас захотелось домой не через год-два, а вот сейчас, а нам говорят – ожидать здесь…

Вдали замигали огоньки какого-то селения. Через несколько минут вдоль дороги уже тянулись деревянные заборы, хозяйственные строения, рубленые крестьянские избы. А ещё через несколько минут машина въехала в ажурные ворота с надписью: «Курорт Белокуриха».

Солнечное утро собрало артековцев на спортивной площадке. Звонкий голосистый горн Бори Макальца ещё не играл так громко, как сегодня. Выйдя из помещения, все удивлённо осматривались вокруг: всё было, как в сказке. Вчера ехали по степной дороге, а сегодня нас окружали горы. Возле деревянных двухэтажных корпусов склоны гор были безлесные, а дальше громадились почти отвесные скалы, склоны ощетинились верхушками деревьев всевозможных пород и оттенков.

- Как чудесно!

- Какая чарующая красота!

- Да, природа, как в сказке!

- Горы чем-то напоминают Крымские.

- А мне кажется – больше Уральские.

- Будет где на лыжах поразмяться!

- Смотри, чтоб шею не сломал!

- А ты знаешь, что такое слалом?

- Знаю: это поломанные кости и разбитая голова!

Властная команда Володи Аас заставила вмиг умолкнуть всех остряков и говорунов: ровными рядами мы строились на площадке, а потом по команде голубиной стаей вверх взлетали руки, потом – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз.

- Раз, два! Раз, два! Глубоко дышите – здесь воздуха хватит!

- Второе упражнение начинай!

Ровные шеренги шатнулись вправо-влево, вправо-влево. Утреннее солнышко играло на крепких мускулистых спинах и бицепсах загорелых рук артековцев. Казалось, что это бронзовые роботы спустились с гор и выполняют чудодейственный танец.

От деревянного корпуса, где разместились артековцы, тропинка бежала вниз к деревянному мостику с перилами, переброшенному через горную речку c прозрачной водой – Белокуриху, а дальше тянулась ровная, длинная тополиная аллея, в конце которой дорожка спускалась немного вниз мимо ветвистых верб и белокурых тополей, сворачивала влево – к зданию с красивой террасой, - здесь была столовая курорта. С кухни доносился певучий украинский голос с полтавским говорком, голос тёти Фени – нашего главного повара:

- Сегодня, детки, кулеш будем кушать! Вкусный-превкусный!

Мельников толкал в бок Юру Кулешова:

- Сегодня у тёти Фени ты – на первое, держись – лопать будем!

Мы садились за столики и с аппетитом уничтожали порции кулеша – вкусного-превкусного.

Свою известность курорт Белокуриха получил благодаря гидротермальным радоновым источникам с температурой фонтанирующей воды около сорока градусов. Первая лечебница возникла здесь ещё в конце XIX века. Местные жители с незапамятных времён пользовались целебными горячими радоновыми источниками. Первооткрывателями, наверное, были женщины, которые заметили, что после стирки в прозрачных, хрустально чистых источниках затягиваются раны и ссадины, утихает «ломота» в суставах. Однако до 1917 года уникальный курорт влачил жалкое существование.

За годы Советской власти здесь вырос курорт союзного значения с новыми корпусами, ваннами и бассейнами для лечения больных. Война сократила приток больных, поэтому несколько корпусов пустовало, но уже с осени 1942 года сюда стали прибывать на выздоровление раненные фронтовики и больные гражданские лица. Здесь же лечилось несколько десятков, прикованных к постели больных детей разного возраста.

Внизу в широкой долине раскинулось большое алтайское село – Новая Белокуриха.

Артековский жилой корпус располагался у самого подножья гор в пышной зедени деревьев. Из наших окон открывалась их величественная, завораживающая таинственной неизвестностью панорама. Вблизи ворковала горная речушка.

Белокуриха! Откуда ты получила такое название? Серебристо-белые кудрявые шапки тополей в долине дали тебе это имя, или заснеженные вершины ближних гор? Кто первым пришёл к вашему подножью? Или клубящийся белый пар над горячими источниками был поводом для такого названия?

С трёх сторон курорт окружали горы, поросшие могучими елями, соснами, пихтами, лиственницами. Лёгкая дымка над горами в солнечный день придавала им голубизну.

Артековцам новое место показалось чем-то сродни крымскому Артеку, вот только моря здесь недоставало.

…Через несколько дней на спортивной площадке в небо поднялась новая стройная мачта, будто соперничая с высокими скалами Церковки – живописной ближней горы. Под дробь барабана каждое утро в синее алтайское небо взмывал красный артековский флаг, сопровождаемый пионерским салютом.

- Лагерный день начат!

Пионерские традиции крымского Артека продолжались и здесь, на гостеприимном Алтае.
 
35
 
«Аврора»

Ничего не делается само собой,
без усилий и воли, без жертв и труда.
(А.Герцен)


На линейке Гурий Григорьевич объявил:

- После завтрака первый и второй отряды пойдут на работу.

- Куда?

- Куда-куда, - я вам всё объясню. Наступает осень, а потом зима. Нужно заготовить много овощей, засыпать их в овощехранилища. А таковых пока нет, нужно ремонтировать старые овощехранилища в подсобном хозяйстве курорта – совхозе «Аврора». Вам известно, что здесь в тылу приходится работать женщинам, старикам и детям. Ну, какие из женщин плотники или землекопы, скажите, пожалуйста! Наши ребята смогут сделать самостоятельно не хуже взрослых – факт!

- Факт! Сделаем! – послышалось на левом фланге.

- Сделаем! – поддержали старшие.

- Я так и знал, - улыбнулся Ястребов. – После завтрака вы пойдёте на работу к завхозу «Авроры». Поступаете в его полное распоряжение на полный день! – закончил он.

- А обедать?

- А далеко туда идти?

- Что будем брать с собой?

- Обо всём узнаете после завтрака! Обедать будете там, в «Авроре».

…Аврора! Вспомнилась девушка с таким именем, которая чуть больше года назад кружилась в вихре танца на костровой площадке крымского Артека, в Нижнем лагере. Аврора Модесто. А исполняла она национальный испанский танец, кажется, «Фламенко». Дети кричали потом ей: «Мо-ло-дец!» Аврора… Где ты сейчас, в это грозное для всех время. Конечно, не в Испании, а где-то в тылу, как и мы, - размышлял я.

После завтрака две цепочки – два отряда – по крутой дороге поднимались из долины на террасу реки Белокурихи. От непривычной крутизны и быстрой ходьбы все тяжело дышали, но от завхоза Мотовилова не отставали ни на шаг, удивляясь проворности в его годы. Вышли на ровное место, он дал отдышаться несколько минут, полюбоваться чудным привольем. Слева синели горы, ближние склоны были зелёными, а местами золотистыми от осенних красок. На переднем плане, закрывая всё собой, гордо поднималась пирамидальная Церковка. Справа и впереди раскинулись степные дали. Пересечённая местность желтела скошенным жнивьём со скирдами немолоченного хлеба.

Я вспомнил полтавские хлебные поля, усеянные скирдами обмолоченной соломы в это время года, с работающими тракторами на поднятии зяби. Спросил у завхоза:

- Скажите, пожалуйста, почему заскирдованы не обмолоченные снопы?

- С кем молотить будешь? Вот придёт зима, тогда будет больше свободных рук, тогда и молотьба пойдёт.

«И здесь война людям в печёнках сидит!» - подумалось мне, а вслух произнёс:

- Ничего, теперь мы вот будем помогать, видите, какие у нас хлопцы геройские!

Мотовилов улыбнулся:

- Молодцы не с ложкой, а в поле с сошкой! Посмотрим, на что вы способны в работе!

Ребята слышали этот разговор, они теперь выпячивали грудь, по-взрослому шагали вразвалочку, показывая «товар лицом».

- Игорь, давай нашу матросскую!

Чистое детское сопрано нарушило степную тишину:

Нам навстречу ветер буйный дул…

Сорок натренированных глоток подхватили знакомую мелодию. Эхо покатилось от горных склонов, повторяя звонкое многоголосье.

«А они и, правда, дружные, смотри, какие чертики играли у каждого в глазах», - наблюдал Мотовилов. – «Видно, что дружные в этом Артеке!».

На ребят, видимо, и впрямь подействовал степной простор, одна песня сменялась другой. Так с песнями незаметно пришли к месту работы. Мотовилов обратился ко мне, как к знакомому:

- Начнём вот с этого хранилища. Пошли я покажу, что нужно делать.

Я посмотрел на ребят, мол, никто меня не уполномочивал быть старшим двух объединённых отрядов. Ребята понимающе показали в сторону завхоза:

- Иди, пусть дядя Мотовилов показывает одному тебе, не лезть же нам всем в этот капкан!

А завхоз уже исчез в тёмной дыре хранилища. Я стал спускаться ему вслед полуразрушенными ступенями.

- Осторожно, не дотрагивайся руками по сторонам! – донёсся снизу голос завхоза. Что-то сыпалось за ворот, в нос шибал смрад сгнивших овощей.

- Вот это объект вашей работы. Неудобств здесь много: овощехранилище аварийное, работать здесь нужно с большими осторожностями, иначе может при завале накрыть всех.

Я почувствовал, как на спину сыпануло холодом, по телу поползли невидимые муравьи.

- Да ты не бойся! – заметил моё состояние завхоз. Видишь вон те балки над головой?

- Ну, вижу!

- Их мы подстрелим стойками, а потом очистим хранилище от мусора, заменим прогнившие доски – и ремонт закончен!

Мотовилов ещё долго инструктировал меня, что и как делать. Иногда я перебивал его, уточнял что-нибудь. Вылезли наверх. Ребят возле хранилища не было ни одного.

- Вот те и раз! Где же твои певуны?

Я озадаченно осмотрелся вокруг и, наконец, заметил слева в лесополосе голубые куртки артековцев. Заложив два пальца в рот – просигналил. Через минуту все собрались.

- Напали, как медведь на сладкое? – поинтересовался Мотовилов.

- А что это, дяденька завхоз, за ягоды?

- А что – вкусные?

- Ничего, клевать можно!

- Это мы облепиху сибирскую развели. Раньше с неё сиропы да джем варили, а в этом году некому было варить, - и он безнадёжно махнул рукой. – Разъясни им, как следует, что нужно делать! – распорядился он, а сам полез в карман за папиросой.

Я детально рассказал ребятам о характере предстоящей работы, предупредил об осторожности, распределил ребят по группам, и работа закипела. Стойки отпиливали нужной длины и осторожно спускали их в тёмную пасть хранилища. Мотовилов принёс необходимые инструменты, и работа двигалась быстрее, чем предполагали.

Обедать пошли в совхозную столовую, где нам приготовили обед… - наши девушки.

- Откуда вы здесь взялись?

- Куда иголка, туда и нитка! – загадочно стрельнула глазами Светлана.

- Вы ведь без нас пропадёте, мальчики! – дразнила Эвальда. – Кто же вам кушать приготовит?

Всё было вкусно, и мы были вполне согласны с нашими догадливыми девушками. Юра просил добавки второго.

- Ты, друг, осторожно, в хранилище не пролезешь!

- Пусть лопает, он нам воздух будет нагнетать!

А Юра, казалось, не обращал на реплики никакого внимания, поднялся из-за стола и глухо проронил:

- Милорды, прошу меня до вечера не тревожить! – под дружный хохот он поковылял на улицу.

- Пищеварение - вещь серьёзная, его бы в больницу положить!

- Только не сразу – пусть немного на свежем воздухе просвежится!

- Это девушки нарочно бойцов выводят из строя, чтобы мы дольше работали!

- Не бойтесь, мы вас в беде не оставим! – отозвалась одна из девчат.

А если будет туго, то заменим тех «бойцов», что еле штаны на улицу потащили, - смеясь, добавила Валя Трощина.

После обеда Мотовилов побыл немного возле ремонтников и ушёл на другой объект этого обширного хозяйства. «Тяжело ему поспевать везде, - подумал я, - совхоз большой, а он уже немолодой»… Невольно представил на его месте своего отца. – «Где он теперь? По каким фронтовым дорогам шагает? А где сейчас брат Коля?»

Эта неизвестность угнетала не только меня одного, ведь у каждого далеко на западе остались родные. «Удалось ли им эвакуироваться? Где они теперь? – беспокоила каждого мысль.

Какой-то неожиданный треск и возгласы вывели меня из раздумья. В противоположном конце овощехранилища лопнула только что подведённая стойка, рухнули сверху старые брёвна, доски, посыпалась земля. В углу послышался приглушённый стон.

- Ребята, сюда!

- Осторожно возле пролома!

Мы быстро отбрасывали верхние обломки, руками отгребали землю, мусор. Мешал полумрак, но по глухому стону мы верно определили место завала и все работали над спасением товарища.

- Кто это попал в западню?

- Да кто же его знает.

Через несколько минут добрались до потерпевшего: под двумя полусгнившими досками лежал боком придавленный к земле наш весельчак и балагур – эстонец Муля Тамм. Ещё бы немного и он мог бы задохнуться без воздуха. Осторожно вынесли его на улицу, отряхнули землю, расстегнули воротник, кто-то поднёс воды. Муля открыл глаза и благодарным взглядом обвёл лица друзей. Потом тихо промолвил:

- В груди болит…

- Полежи немного, Муля, на свежем воздухе.

- Да пусть лежит и до вечера, какой теперь с него работник!

- Никто ведь и не противоречит! Пусть лежит!

- Мне, ребята, что-то не хочется лезть в эту ловушку.

- Я тоже против.

- Не полезу и я. Что, мне жить надоело!

- Ребята! Без паники! А кому же работать?

Кто-то с иронией скомандовал:

- Комиссары, вперёд!

- А вы думали, что здесь печенье перебирать будете? – сплёвывая землю, рассердился Коля Богомолов.

- Пошли, Коля, вдвоём! – предложил я товарищу.

- Пошли!

- Почему же вдвоём? Ты смотри – какие единоличники!

За нами по одному по обвалившимся ступеням двигались ребята, «бунтовщики» шли замыкающими, что-то бормоча себе под нос.

К вечеру Муле сделалось совсем хорошо.

За несколько дней работы артековцы отремонтировали полностью овощехранилище. Это была первая наша трудовая победа здесь, на Алтае.

На вечерней линейке Гурий Григорьевич сообщил:

- Администрация совхоза «Аврора» выносит благодарность ребятам первого и второго отрядов за их отличную работу на ремонте важного объекта – овощехранилища!

Он называл всех строителей пофамильно, а мы стояли в строю с гордо поднятыми головами, выпятив по-военному грудь.

Малыши восторженно смотрели на героев трудового фронта.
 
36
 
Школа

Дело науки – служить людям.
(Л.Толстой)


Все ребята многонационального лагеря уже больше года не посещали школу и, поэтому, с нетерпением ожидали мелодичного школьного звонка, зовущего на уроки, на перемены, разрешающего идти домой.

В Сталинграде была попытка проводить самостоятельные занятия без учителей, но для ребят это было трудным делом. Сидели над учебниками и тетрадями по привычке, чувствуя органическую потребность что-то учить, познавать новое. Но самостоятельно проникнуть в тайны алгебры или физики было тяжело даже таким гениям как, например, Виктор Пальм, хотя самостоятельно он одолел многое. Его из Серебряных Прудов забрала нашедшая его мать. Первое время он писал письма из Нижнего Баскунчака Астраханской области.

Так ребята пропустили целый год не по их, конечно, вине.

Теперь мы радостно ожидали первое октября, когда для нас вновь зазвучит малиновый звонок. Все готовились к этому событию.

Нам купили учебники, тетради, канцелярские принадлежности.

Миша Фаторный как-то спросил:

- Ты дома сколько классов окончил?

- Восемь. А что?

- А я только пять. В той проклятой боярской Румынии некогда было учиться, надо было зарабатывать для большой семьи.

- Да, отстал ты, друг, на целых три года. Но это не так уж и велика беда, - утешал я товарища. – Главное, что снова будешь ходить в школу, будешь учиться уму-разуму. Учиться, Миша, никогда не поздно, так что не переживай – всё будет хорошо!

- А ты не врёшь, Алёша, что будешь идти в девятый? – лукаво жмурила глаза Женя Чебан.

- Ну, какая же мне польза говорить неправду? Не понимаю, зачем мне врать?

- Когда же ты успел нас обскакать на целый год?

- Долго вас, девочки, мамы возле своей юбки держали, - шутками отбивался я от них.

По спискам, составленным вожатыми, получалось, что в девятый класс я буду ходить один да несколько ребят из московской группы – детей работников Наркомздрава: Коля Богомазов, Галя Тихомирова, Галя Щербачёва, Эля Карахтанова, Карл Лифшиц, а две ученицы этой группы – даже в десятый класс – Иванова и Гусева.

В напряжённой подготовке к школе незаметно пролетали дни. Мы привыкли к новой обстановке, к чудесным пейзажам вокруг: говорливому ручью, к наполненной грёзами тополиной аллее, к разрисованным осенним солнцем лесами и горам.

Одновременно решали свои ежедневные хозяйственные вопросы. И вот, наконец, наступил долгожданный день – первое октября. Сразу же после праздничного завтрака артековцы большим отрядом пошли по прямой улице к школе. Младших ребятишек старшие вели за руку. В одинаковой форме мы были словно родные сёстры и братья, - члены единой семьи. Действительно, так оно и было, - за эти месяцы артековцы сформировались в крепкую семью.

Вот и школа. Во дворе уже бегали детишки, все обратили на артековцев внимание. Много лет спустя одна из москвичек вспоминала наше появление в Белокурихе: «…Я хорошо помню приезд вашего Артека, какое сильное впечатление вы произвели на нас – московских балованных детей…»

Мы входили в помещение с некоторым трепетом. У каждого от волнения сжало в груди, сердце учащённо билось. Прошли по широкому коридору, заглянули в чистые классы. Почему-то не верилось, что вот за эти парты сядем и мы. Раздался резкий сигнал звонка, о котором мы мечтали длинными военными вечерами в Сталинграде.

- Выходите все на улицу!

Построились по классам, артековских ребят сразу можно было отличить по белым воротничкам и голубым курткам с красными галстуками. На нас с некоторой завистью посматривали сельские ребята, - не все из них были так богато экипированы. Война наложила свой неумолимый отпечаток и на детей глубокого тыла: всё от одежды и обуви, до книг и тетрадей – было простеньким, серым, даже бедноватым. Все понимали, что это временное явление, придёт время, и все дети будут одеваться не хуже, не беднее, а даже лучше, чем до войны.

На школьной линейке директор школы Анастасия Поликарповна поздравила учеников с новым учебным – 1942-43 годом, пожелала ученикам успехов в учёбе. Потом все услышали:

- Слушайте приказ директора школы о зачислении в Белокурихинскую среднюю школу новых учеников – пионеров Артека, которые вливаются в нашу школьную семью.

И она перечислила всех артековцев, которые зачислялись в разные классы. Потом было объявлено о распорядке дня в школе, каждому стало известно, в какую смену он будет заниматься – школа работала в две смены. Старшеклассникам надлежало ходить во вторую смену.

Начались школьные будни. С утра мы готовили уроки, а после обеда шли в центр села, где стояла школа. Все артековцы быстро перезнакомились с местными ребятами, подружились с ними, я, например, - с соседом по парте – Колей Елисеевым. В нашем классе выделялись ростом и физической силой – Толя Леньшин и Толя Мотовилов – старший сын уже известного нам завхоза «Авроры». Хорошим другом стал для меня Вася Нееш-Папа – спокойный, среднего роста блондин, весельчаком в классе был Лёня Иванов.

В первые дни у меня – довоенного отличника – появилась двойка по физике. Вообразить только – двойка! Урок о законах движения маятника я, конечно, учил старательно. А возле доски что-то медленно подбирал нужные русские слова, чтобы не вырвалось какое-нибудь украинское. Почему-то вместо нужных русских слов «угол», «вес», «тяготение» напрашивались и лезли на язык их украинские переводы. Учитель заподозрил что-то нехорошее, оборвал мой медленный ответ и объявил двойку. Я её исправлял несколько раз. Потом появились четвёрки и пятёрки.

К учителю физики относились с некоторым холодком, несколько даже с боязнью, хотя он никогда не кричал. Он был сравнительно молод, и нас задевало то положение, что он не на фронте. Свой предмет он знал превосходно, хорошо читал уроки, но что-то было в нём такое, что настораживало ребят и держало всех на большом удалении от личности этого учителя. Всегда он старался подчеркнуть своё превосходство, и даже пренебрежение к некоторым. Положительно, даже с уважением от относился лишь к нашей однокласснице – Лине Левитиной, эвакуированной москвичке, красивой девушке, отличной пианистке. Возможно, они были знакомы, или что-то другое сближало их.

Физик называл Лину – одну её – только на «Вы» и ставил ей одни пятёрки. Конечно, ребятам это не нравилось.

Математику читал старичок, эвакуированный из Москвы. Энергичный и подвижный не по годам, он не допускал бездеятельности на уроках, умел увлечь даже закоренелых троечников какой-нибудь теоремой или формулой. Мы его глубоко уважали, любили его уроки, на которых он мог совсем убедительно доказать равенство тупого и прямого углов, или равенство единицы и двойки. Кто-то назвал его, сначала шутя, но потом это стало любовной кличкой старика – Цап-царап!

Чувство сожаления вызывал к себе преподаватель русской литературы – раненный боец Красной Армии. Пустой левый рукав всегда напоминал о жестокой борьбе не на жизнь, а на смерть, которую вёл советский народ с кровожадным фашизмом. Всегда строгий и задумчивый, он оживлялся на уроке, когда рассказывал о своём знаменитом земляке – Тургеневе. А о Кирсанове или Базарове он рассказывал так детально, словно они были его близкими друзьями.

Его жена читала химию и биологию. В её характере война тоже успела оставить глубокий след. Были ли у них дети и где они сейчас – нам ничего не было известно. Наблюдая за этой уже немолодой супружеской парой, почти каждый артековец часто вспоминал своих родителей – отца и мать, продолжая беспокоиться о их судьбе.

Часто в палате перед отбоем ребята грустно вздыхали, вспоминая родные края, босоногое детство и дорогих родителей. Мы долго шептались в темноте, расхваливая черты характера своих родных. Как нам иногда не хватало отцовской ласки и материнской нежности, родительской поддержки в эти годы! Какие мы были ещё беспомощные в этом жестоком военном лихолетье. Некоторым из артековцев было всего по 8-9 лет, а им пришлось перенести тревоги и ужасы эвакуации и прифронтовой жизни. Наше счастье, что мы обрели хороших, чутких, любящих нас вожатых, сумевших заменить в это трудное время родителей.

С большим упорством артековцы штудировали русский язык, знание которого становилось фундаментом для изучения остальных школьных предметов. Поэтому всё свободное время ребята употребляли на чтение художественной литературы, газет, журналов. Вожатые, сознавая языковую проблему, регулярно проводили литературные викторины, обсуждение прочитанных книг.

На одной из недавних встреч артековцев Степан Иванович Лозан – председатель комитета по радио и телевидению при Совете Министров Молдавской ССР – тогдашний ученик шестого класса – вспоминал:

- В Артеке все ребята научились танцевать, а я не успел научиться. И знаете почему? Не было времени для этого удовольствия. Когда вы шли на танцы в Красный уголок, я садился за изучение русского языка. И кое-чего, таким образом, достиг!

Были и хитрецы. Бывало, не успеет выучить урок Ага Вера, и заявляет учительнице:

- А я не могу по-русски этого объяснить. Можно по-молдавски?

- Пожалуйста, рассказывай по-молдавски!

И Вера начинала молоть всяческую чепуху, о чём попало, но только не по теме урока. Говорила быстро, без запинок, что давало повод для получения хорошей отметки. Но такие случаи были единичными.

Кстати, Вера научилась очень чётко декламировать Маяковского и Константина Симонова, выступала с декламациями на концертах.
 
37
 
Алтайская зима

Я люблю Алтай крепко, с каждым годом
любовь моя растёт, и не знаю, чем я
возмещу Алтаю ту радость и счастье,
которыми он меня наделяет каждый день,
каждую минуту…
(В.Я.Шишков)


Серебряный горн ежедневно поднимал ребят с тёплой постели. Его звонкое стаккато проникало под одеяла, размыкало ресницы, и через миг по коридору шлёпали быстрые шаги – артековцы выскакивали во двор, строились, и по команде лес рук взлетал вверх, вниз, вправо, влево. Когда осенью на улице бесилась непогода, зарядку проводили в коридоре: мальчики на первом этаже, девочки – на втором.

Бессменным лагерным инструктором-физоргом был Володя Аас. Физически он был хорошо развит, любил лёгкую атлетику, волейбол, лыжи, любил чёткость, дисциплину и этого требовал от всех ребят. Неудивительно, что он избрал профессию военного, уйдя в армию из Артека.

В одно ноябрьское утро мы всё же нарушили свой «железный» порядок. Только вскочили по сигналу с кроватей, как все закричали:

- Снег! Снег на улице! Смотрите!

- Зима, ребята! Настоящая зима!

- Айда на улицу!

- В снежки!

Володя Аас что-то кричал, требовал, но его на этот раз никто не слушал, - все бежали на заснеженный двор. Мягким белым покрывалом накрылись горы, дорога, спортивная площадка, деревья. Только речка журчала и блестела стальной поверхностью, будто дразнила зиму своей непокорностью.

Ребята начали сыпать друг на друга пригоршнями пушистый снег, кричали, визжали, резвились. На крыльцо выскочила озабоченная Анфиса Васильевна:

- Ребята! Немедленно прекратите это варварство и идите в помещение! Немедленно! – безапелляционно кричала она.

Кое-кто повернул голову в её сторону, словно изучая: серьёзно она говорит или шутит, - и снова продолжали барахтаться в снегу.

- Мальчики! Да что же это вы на самом деле делаете? Сейчас же идите в корпус!

Она схватила за руку самого маленького из нас – Вову Апанасенко и потащила к дверям, силой втолкнула его в корридор. Некоторые ребята из младшей группы, боязливо посматривая на рассердившегося врача, тоже пятились к дверям. А старшие так увлеклись развлечением, что не обращали, казалось, ни на кого внимания. Голос Анфисы Васильевны зазвучал на несколько тонов выше:

- Ну, хорошо! Сейчас я позову Гурия Григорьевича! – и она стремительно пошла на второй этаж. Среди резвящихся ребят был и её сын – Орлёнок. На линейке всем здорово влетело от начальника лагеря. Ещё несколько дней сыпал пушистый снег, а потом ударили морозы, зажглись ночью в небе яркие звёзды, тоненький ломтик луны подмигивал нам в разрисованные узорами окна.

Началась зима, наша вторая артековская – алтайская зима.

С наступлением морозов в лагере прибавилось работы. Утром на линейке старший вожатый Дорохин раздавал наряд:

- Сегодня дежурными по котельной заступают Вася Заблоцкий, Вася Макеев, Алёша Кутылгаев, Натан Остроленко и Юра Мельников.

- А что там стольким делать?

- Не перебивайте, пожалуйста, скажу без вопросов. С наступлением морозов необходимо усилить подогрев в котлах, то есть – лучше топить, а для этого нужно больше заготавливать дров. Если этого не сделаем, то трубы полопаются от мороза, а в корпусах будет холодно, как в Антарктиде. Понятно?

- Ясно!

- А почему девочек не назначаете? – спросил Вася Макеев.

Кто-то хихикнул. Гурий Григорьевич не выдержал:

- Ты что, Вася, без девушек – ни на шаг?

По рядам покатился смех.

- Ты уж брат потерпи немного. А если уж всерьёз, то я тебе скажу, Макеев: нужно быть вежливым и внимательным к девушкам, быть всегда рыцарем, защищать их от всего нехорошего. А ты видишь, куда загнул – дрова рубить! Ну, и шутник же ты!

- А почему же им белоручками расти? – не отступал Вася.

- Достаточно, Макеев! Перестань! Не переводи времени людям и себе и не подводи своих ребят, не то – возьмут они тебя в руки, штанишки снимут и кнутиком отстегают хорошенько, – примирительно закончил Гурий Григорьевич.

Началась трудовая вахта в котельной. Днём там стучали топоры, пели острые пилы, вырастала куча поленьев. Дежурный по котельной «шуровал» котлы, чтобы стрелка манометра была на нужном делении.

Пилить дрова было из чего. Ещё осенью с ближних горных склонов ребята сплавляли брёвна осин, ёлок, берёз. Возле котельной речка делала изгиб, и в этом месте была сделана гать, здесь сплавляемые стволы задерживались, их быстро цепляли крючками и вытаскивали на берег.

В один осенний день комсомольцы старшего поколения заканчивали очередной «улов», как вдруг пошёл дождь.

- Побежали прятаться!

- Давайте лучше закончим!

- Взялись дружнее! Подходите все!

- Давай нажми! Р-раз! Взяли! Ещё раз! Дружнее!

А дождь усиливался, ветер хлестал по лицу, холодная вода струилась за воротник и ручейками бежала по спине.

- Ребята, ещё пара деревяшек и капут!

Но достать их баграми было не так то легко. Взобравшись на крайнее бревно, которое одним концом лежало на берегу, мы с Беней старались изо всех сил зацепить за сук следующее бревно, струдом нам это удалось и мы его вытащили. Осталось ещё одно. Мы старались что есть мочи, но ствол зацепился и никак не хотел двигаться. Наши багры вцепились в намокшее дерево, мы силились сорвать его с мёртвой точки. И вдруг, бревно, на котором мы стояли, сделало оборот в воде, и мы оба не удержали равновесие и шлёпнулись в воду. Здесь было неглубоко, но вымокли мы капитально. На берегу вылили воду из сапог, отпустили пару слов непокорившемуся бревну и, махнув рукой, побежали к корпусу. Нас уже ожидала Анфиса Васильевна.

- Быстро раздевайтесь! – тоном, не допускающим возражений, приказала она.

- Да ничего, Анфиса Васильевна, мы как-нибудь обсохнем!

- Да вы представляете, что ваше медленное «как-нибудь» может иметь самые трагические последствия – приведёт к серьёзному заболеванию! Бегом раздевайтесь!

Пришлось подчиниться. Еле постягивали с себя мокрую одежду, остались в одних трусах. Анфиса Васильевна вытерла каждого спиртом и уложила в постель. Тело разогрелось, лежать было приятно, и вскоре ребят покорил всемогущий сон.

Начался декабрь месяц.

По радио торжественный голос Левитана сообщал об окружении большой группировки фашистских войск под Сталинградом.

Настроение артековцев было прекрасное. Каждый представлял город на Волге, по улицам которого совсем недавно они свободно ходили, посещали госпитали с концертами, провожали ежедневно эшелон танков на фронт. Представить город в руинах мы, конечно, не могли. Не верилось, что за истекший год от красавца-города остались одни развалины, дымящиеся пожарища. Особенно радовалась Роза Игольникова. Здесь, на Алтае она была с нами. Когда Артек эвакуировался на Алтай, Роза устроилась медсестрой в лагере и приехала в Белокуриху, связав свою судьбу отныне с Артеком. Юридически она была работником, а не пионером лагеря, а фактически она тоже стала членом артековского жизнерадостного коллектива.

- Хочется домой, - задумчиво говорила она. – Неужели ничего не осталось от города? – беспокоилась девушка.

- Не может такого быть! – уверяли мы её.

Нам тоже не хотелось верить, что город на Волге превращён в кучи камня и битого кирпича, покореженного металла.

- После войны, Роза, мы ещё спляшем в нашем родном Сталинграде! Танец победы спляшем!

- Спасибо, друзья! Как хорошо, что я встретила вас! – и её задумчивые глаза радостно засверкали. – Но где же моя сестричка? С кем же я плясать-то буду? – и она снова задумалась.

На этот вопрос ребята не могли ответить, ведь и у каждого из них было такое горе.
 
38
 
Хлеб фронту

Только тот человек, по моему мнению,
может быть счастлив, который ставит
перед собою большие цели и борется
за них всеми своими силами.
(М.Калинин)


Осенью артековцы помогали собирать урожай на полях совхоза «Аврора», перевозили снопы на крытые тока. Обмолотить весь хлеб осенью не представлялось возможным – не хватало людей, техники. Да и осень была дождливая, молотить в таких условиях было бы бесхозяйственностью. А потом начались морозы, по-настоящему легла зима. И вот теперь начинался повсеместный обмолот хлеба на токах.

В субботу и воскресенье от обеда и до поздней ночи ребята ходили на ток и работали возле молотилки. На улице было холодно, ветер завихривал мякину вместе со снегом и этой массой сыпал в лицо, за воротник. Молотилка гудела, как изголодавшееся чудовище, а ей в ненасытную пасть всё толкали и толкали снопы. Иногда сноп попадался мёрзлый (наверное, лежал где-нибудь сбоку), его приходилось сначала разрывать руками, а потом подавать машинисту.

- Поддай, робяты! – задорно кричал он, и «робяты» носились шустрее.

Возле молотилки, в затишье, было теплее, и мы невольно собирались здесь гурьбой. Но нужно было вовремя подтаскивать снопы, отгребать солому, наполнять мешки зерном, - и мы шли под удары ледяного ветра, превозмогая усталость и сон, чётко, словно роботы, выполняли однообразные движения. Постепенно всё зримее становились результаты нашего труда: скирда снопов уменьшалась, вырастала куча обмолоченной соломы, громадились наполненные зерном мешки.

Вдруг, гудение мотора начало утихать, шкив ударился не так громко и с вышины донесся голос машиниста:

- Довольно, робяты! Перекур на двадцать минут, пусть машина остынет – она быстро, не то – все поршни расплавим!

- Вот видите! – начал Муля. – Железные поршни сдают темпы, а наши будто нет, - стучат в груди, словно молоты! И не боятся, что расплавятся!

- Постой, не хвастайся! Посмотрим завтра, как ты свои конечности отбросишь на постели!

- Они у него по инерции и во сне будут двигаться!

Без работы, без движения на морозе стоять было не особенно приятно, и все двинулись в небольшую теплушку.

- Последний, закрывай дверь!

- Не шуми зря, ещё нужно втиснуться, чтобы быть последним! – донёсся с улицы голос Юры.

Возле горячей плиты сидел машинист и дул на свои пальцы.

- Поршни ещё бы поработали, а вот мои пальцы почему-то не стали слушаться, пришлось машину останавливать, - будто оправдываясь, заговорил он, когда все вошли.

- Павел Иосифович, похоже, что вы у нас извинения собираетесь просить! Разве мы не видим, как вам тяжело толкать мёрзлые снопы в барабан! – проговорил кто-то впереди.

- Что вы там видите, мальцы? А возможно, и видите, да что толку-то? Молотить ведь одинаково нужно, ибо хлеб нужен везде – и здесь, и там, - показал он рукой на запад. – Да, и там нужен хлеб… Смотрю я на вас, робяты, и вижу, какие вы интересные, особенные какие-то, не такие, как довоенные ваши ровесники.

- Какие же это мы - не такие?

- Ну… хорошие, одним словом!

Ребята даже рассмеялись от такой похвалы.

- Чем же мы хорошие?

- Много чем. Вот вы работаете с огоньком, видно, крепко дружите. Вы будто дети единой семьи, и не только, что одинаковая одежда, как у близнецов, а всеми своими повадками вы едины.

- Вот это верно подметил, Павел Иосифович! Мы – действительно из одного дома – Артеком зовётся, и мать единую имеем – Советскую Родину! И как же нам не дружить, когда нас с детства воспитали любить трудящихся всех народов, людей труда и защитников Родины и самим быть готовыми к её защите!

- Ну, это вам ещё не под силу, рановато, то есть, вот когда в армию пойдёте…

- Погодите, погодите! Почему это – рановато? Пусть мы не держим оружия в руках, но вот и сегодняшняя молотьба – это тоже помощь нашей Отчизне-матери! А летом мы работали в совхозе, ещё раньше – в Сталинграде помогали, чем могли, а…

- Ну, добро, добро, сдаюсь, робяты! – поднял руки машинист. – Вот вы и доказали мне, что вы и взаправду – хорошие. А теперь что – ещё поработаем немного? Обогрелись немного и поршни отдохнули.

Кто-то сладко зевнул.

- Ещё, робяты, один удар – и спать пойдём!

- Да мы ещё выдержим и не один удар. То нам Юра накачивает свой компрессор, чтобы теплее было.

Мы снова вышли на улицу, в лицо ударил ледяной ветер, колючий снег. Кто-то неуверенно запел:

Нам навстречу ветер буйный дул,

Ледяные брызги дождь ронял…

Все дружно подхватили нашу любимую краснофлотскую песню, а через минуту заиграл мотор, лязгнули пассы, зазвенел барабан молотилки, посыпались пригоршни обмолоченного зерна в мешки, - снова загремела и увлекла всех симфония труда!

Где-то далеко за полночь наши «поршни» тоже сдали, как не бодрились, а сон одолевал. Машинист всунул последний сноп в барабан, соскочил на землю и выключил мотор.

- Молодцы, робятки! Хорошую смену выстояли. – Вон, какую гору мешков наворотили! Хотя и труднёхонько было, но дело большое сделали – закончили молотить всё до последнего снопа! Вот какие вы – настоящие герои! – похлопал он ладонью по плечу Юру.

- Совсем и не трудновато! – солидно проговорил Юра. – Нам не впервой так работать. Разве это геройство? Вот сталинградцы стояли на смерть, им было и трудно, и жарко, а, может, и страшно, а они не отступили за Волгу! Вот это – герои!

- Да, теперь Паулюсу – капут!

- А ещё и носа дерёт – нашего ультиматума не пожелал принять!

- Видимо, своего фюрера испугался!

- Ну, теперь им дадут прикурить!

Машинист шёл рядом молча, долго прикуривал папиросу, прислушиваясь к нашему разговору.

- Где-то, мальцы, и мой сынок там, в Сталинграде…

Каждый в ту минуту подумал, что и его братишка или отец – тоже, наверное, там. Тяжело им, холодно, опасность подстерегает из-за каждого угла. Мы вот поработали несколько часов на морозе, да и отогреться можно было в теплушке. А там, куда денешься?

Юра вспомнил, как они ехали вдогонку за Артеком из Нижне-Чирской в прошлом году. Как тогда было холодно! Ох, как холодно! Алёша даже ухо отморозил, пока до Чира доехали.

Мы шли домой заснеженными улицами алтайского села, которое дышало ночным покоем после трудового дня. Даже собак не слышно. Ветер сложил, наконец, свои крылья и утих, на небе рассыпались яркие звёзды, словно хотели поздравить ребят с трудовой победой.
 
39
 
Лыжный сезон

Нехитрое дело попасть ногою в проложенный след,
гораздо труднее, но зато и почетнее
прокладывать путь самому.
(Я.Колас)


Каждому спортсмену знакомо чувство огромного удовольствия от лыжного спорта. Да и вообще, кому оно не известно? Кто не увлекался стремительной, захватывающей дух ездой с горы? Кому не приходилось бороться в лыжном кроссе на многокилометровой дистанции за призовое место? Наверное, нет человека, который в своей жизни не стоял бы на лыжах, которому не щекотал бы ноздри опьяняющий морозный воздух, не приносила бы большого наслаждения лыжная прогулка!

Лыжи! Ребята о них не забывали и летом. Прошедшей зимой в Сталинграде они лишь несколько раз смогли встать на лыжи – собственных не было. Однако, при содействии райкома комсомола лыжники-артековцы принимали участие в городских соревнованиях. Интересной была трасса: она шла по торосистому льду Волги на левый берег. Тогда без тренировки артековцы заняли командное первое место. Им вручили грамоту и напоили горячим чаем.

Здесь на Алтае лучших условий для лыжного спорта нельзя было и ожидать: лыжи администрация приобрела, снега было вдоволь, а горы так и манили к себе серебристой поверхностью!

Возле самого корпуса подымался длинный пологий склон, дальше к югу он круто уходил к густому ельнику. Это был наш основной стадион, подаренный самой природой. Здесь ребята сделали несколько трамплинов, на ровном, но крутом склоне разучивали повороты в слаломе и просто ездили и падали свободным стилем. Отсюда постоянно раздавались весёлые возгласы, смех, брызгал юношеский задор и здоровье.

Особой виртуозностью выделялись эстонцы и москвичи: Муля Тамм, Володя Николаев, Арвид Паэорг, Том и Дима Петровы.

А тот, кто отдавал предпочтение кроссу по сильно пересечённой местности, тот ехал в район аллеи, где между деревьев петляла лыжня, и во главе с Володей Аас отрабатывал широкое скольжение, правильное дыхание. Здесь тоже было интересно. Володя был хорошим лыжником, умел увлечь товарищей любым делом, передать свой опыт, научить спорту.

Склоны гор таили много неожиданностей и неприятностей. Почти ежедневно кто-нибудь из лыжников нёс под рукой сломанную лыжу. Палки тоже ломались, но их легче было починить – предмет без особой сложности. Были и такие случаи, когда лыжники приходили с исцарапанными щеками, разбитым носом или распухшей ногой, - таких сразу направляли к Анфисе Васильевне или Розе Игольниковой. Если в таких случаях дежурным по коридору был Юра Мельников, то он обязательно констатировал:

- Помогите этой жертве добраться до эскулапов! – разводил руками. – На войне, как на войне! На лыжах, как на лыжах! Эх, жаль твоего носа, Петя! А лыжи целые?

И если лыжа балы сломана, он добавлял:

- Эх, жаль лыжу! Такая проворная была! Лучше бы голову сломал! Ведите его!

Иногда для поднятия духа потерпевшего Юра выносил из палаты большой деревянный термометр и «мерил температуру». Он сам тоже любил кататься с гор.

Иногда ребята выезжали в горы, поближе к Церковке, возле которой поднимались безлесные конусообразные горы. Из-за низких температур и сильных ветров снег уплотнялся и нисколько не проседал под тяжестью лыжников, - на снегу оставался лишь чуть заметный след. По такому снегу кататься было приятно, но не всегда безопасно, особенно при вынужденном падении. Ещё хуже было, когда свежий снег оставил местами наносы, и они мягкими островками белели на уплотнённой толще, подстерегая лыжника, который почти всегда в таких местах терял равновесие и падал. Случилось это с моим подопечным Петей Кацманом. Мы с ним выкарабкались на вершину сопки, отдышались.

- Давай я поеду первым, проложу лыжню, а ты потом за мной, - предложил я Пете.

Немного присев, я поехал вниз. Ветер свистел в ушах, слезились глаза. И вот поперёк пути протянулся свежий нанос, - меня качнуло вперёд, поднялся снежный вихрь, всё же на ногах я устоял, и, вырвавшись из хитрой ловушки, снова понёсся вниз. У подножия остановился, махнул рукой Пете:

- Давай по моему следу-у-у-у!

Где-то далеко в горах покатилось эхо:

- У-у-у-у-у…

Петя птицей понёсся по готовой лыжне. На небольшом трамплинчике его немного подбросило и одной лыжей он съехал с проложенной колеи, но скорости не потерял и камнем влетел в снежный нанос. Снизу я видел лишь могучий снежный вихрь, поднятый падением товарища, вихрь закрыл и лыжню, и лыжника. И вдруг, из этого облака снежной пыли, как в современных мультфильмах, стрелой вылетела лыжа с валенком и быстро поехала вниз, приближаясь ко мне. А потом на одной левой ноге, как цапля на болоте, беспомощно осматриваясь вокруг, поджав босую ногу, показался Петя. Он увидел, что мне удалось перехватить и остановить умчавшуюся лыжу, и ожидал, пока я привёз ему «правую ногу». Мы посматривали один на другого и смеялись до изнеможения, покачиваясь и приседая.

Петя вытер лицо и снова прыснул:

- А я всё-таки доеду до конца! – и поехал вниз по склону.

Вскоре в коридоре жилого корпуса появилось объявление: «Артековец! Ты подготовился к лыжному кроссу? Желаем тебе стать победителем! Все на лыжи! Комсомольский комитет».

Началась подготовка. Теперь спортсмены чаще ходили с Володей на несколько километров вдоль реки Белокурихи. Возвращались вспотевшие, усталые, но довольные.

Наступил день соревнований. После завтрака старший вожатый, он же – главный судья соревнований – объявил:

- В десять ноль-ноль всем отрядам прибыть на старт у мостика, возле столовой! Лыжня проложена вдоль дороги мимо нашего корпуса к шестой даче, поворот там обозначен флажками и будет стоять контрольный пост, назад – тем же путём. Финиш – на месте старта!

- Какая дистанция?

- Первому-третьему отряду – пять километров, четвёртому-пятому – три. Ясно?

- Поняли!

Погода стояла, будто по заказу: лёгкий морозец, солнышко, свежий снег чуть-чуть припорошил лыжню, проложенную ещё вечером.

Через полчаса на старте толпились лыжники – участники забега и их болельщики. Дорохин вызывает первый отряд. Встаём по пять человек на старт. Сигнал – мы срываемся с места и, толкая один другого, устремляемся вперёд – через мосточек, по дороге в горы, к даче.

Кто-то говорил, что здесь отдыхал в довоенные годы военачальник Эйхе, после нашего приезда здесь отдыхал писатель Паустовский. Теперь это лёгкое и красивое сооружение пустовало, двери и окна были заложены досками, даже сторожа никакого не было.

Возле жилого корпуса было полно болельщиков. Они подбадривали проезжающих громкими возгласами:

- Не, поддайся, Миша!

- Володя, нажимай!

- Палками, палками работай!

Остались позади контрольные посты, дорога становилась круче, дышалось тяжело, темп снижался. По лицу катились капли пота, Наконец, среди зелёных ёлок завиднелась дача, а по дороге горбилась фигура контрольного постового. Ещё немного и мы уже повернули назад. Ехать стало гораздо легче, теперь лыжи сами скользили по накатанной лыжне, нужно было только лишь удержаться, сбалансировать на ногах, чтобы не упасть да вовремя свернуть набок, чтобы дать дорогу встречному лыжнику.

Обратный путь мы пробежали намного быстрее. За поворотом, возле корпуса, мне удалось вырваться вперёд, оставив ребят позади. Поехал быстрее, впереди уже виднелся мостик и гурьба пионеров.

- Ещё немного, Алёша! Рекорд!

Но как раз в этот ответственный момент фортуна мне изменила: перед мостом чуть расслабились мышцы ног – лыжи вмиг разъехались, я сделал отчаянное движение, которое совсем погубило меня: лыжа наехала одна на другую, и я полетел на скользкую дорогу. А ещё через мгновение мимо меня проскочил Володя Мананников, и пока я поднялся и распутал лыжи, мимо проехала вся четвёрка и я приехал последним.

- Ирония судьбы, или преждевременное приземление! – издевался Юра.

- Не остри! – оборвал его кто-то из моих болельщиков. – Подобная авария с любым и каждым может случиться!

Но Мельников не унимался:

- Конечно, может. Это ещё хорошо, что он под мост не угодил! Мог бы и опору носом поцарапать!

Мне, конечно, было обидно, что не сумел финишировать первым, но спортивная скромность претила жалеть об этом вслух. Я подошёл к улыбающемуся Мананникову и пожал ему руку. Кстати, на районных соревнованиях Володя занял тоже первое место, так что уступил я достойному противнику. Артек и в спорте вышел в районе на первое место.
 
40
 
Рождение оркестра

Талант зреет в тиши, характер
закаляется в бурях жизни.
(Гёте)


Длинны зимние вечера. Особенно медленно тянулось время перед ужином. В такое время пионеры собирались в ленинском уголке – здесь играл баян, танцевали, разучивали новые песни.

Как-то ребята были в клубе курорта, играли в бильярд. Заведующий клубом средних лет мужчина, бывший военный, обратился к нам:

- Ребята! В вашем лагере есть музыканты?

- Как не быть – есть!

- Хорошие?

- Ну, как вам сказать…

- На струнных инструментах умеют играть?

Я насторожился:

- А у вас что, есть такие инструменты?

- В том и дело, что у меня в кладовой лежит струнный инструмент, и струны целые, а играть некому.

Ребят это обрадовало.

- Можно на них посмотреть?

- Да не только посмотреть, но и поиграть можно.

Признаться, я очень соскучился по струнному оркестру, ведь почти два года не играл на таких инструментах после отбытия в Артек. Нас повели в кладовую. На стене ровными рядами висели балалайки, мандолины, гитары, внизу стояли басы, ударные инструменты. Я взял осторожно балалайку, отряхнул пыль, притронулся к струнам, они отозвались жалобным звуком.

- Какие-то дикие звуки! – проронил Саша Илица.

- Подожди, Саша, сейчас я их приведу в порядок, - я начал настраивать балалайку. Потом заиграл «Коробейники», украинскую «Ноченьку».

- Это совсем другое дело! – одобрили ребята.

- А на том вон пузатом инструменте ты сможешь?

Настроил мандолину, нашёл что-то похожее на медиатор и заиграл «Три танкиста»

- Эта штуковина будто сама поёт!

- А на гитаре умеешь?

- Конечно.

Пришлось объяснить ребятам, что дома играл в школьном струнном оркестре, на балалайке отец научил играть ещё в дошкольном возрасте. У ребят созрел план: попросить в клубе инструменты для Артека и создать свой оркестр.

Посоветовались с заведующим:

- Для пользования я могу разрешить, но чтобы инструменты даром не висели!

Ребята вопросительно смотрели на меня: как мол, будем играть?

- Научить вас играть, ребята, я обещаю, но для этого нужно время.

- Как долго? За неделю-две научишь?

- Возможно за два-три месяца.

На очередном заседании совета лагеря я рассказал о возможности иметь свой оркестр. Меня поддержали, согласовали этот вопрос с администрацией и вскоре инструменты были у нас. Охотников записаться в оркестр было больше, чем нужно. На первых занятиях на каждый инструмент было по два-три претендента. Но потом всё утряслось само собой. Сложился постоянный состав оркестрантов, случайные отсеялись, и мы начали регулярно заниматься – ежедневно по часу, иногда немного дольше. Обучение двигалось трудновато, каждому приходилось начинать с азов – осваивать технику простейших аккордов. Надёжным помощником был Боря Макалец: он помогал настраивать инструмент, показывал технику игры на мандолине, и за ним пришлось закрепить этот инструмент. На балалайках учились играть Игорь Сталевский, Володя Аас, Муля, Саша Илица, на гитарах – девочки: Эля Карахтанова, Нина Иванова, Маша Гусева, на басе играл Левин. Я с Борей чередовал игру на баяне и мандолине. Первые занятия проходили в присутствии многих «вольных слушателей», потом им, видимо, надоели блуждающие звуки и они стали убегать не только из палаты, но и, вообще, из корпуса на улицу, и лишь потом, когда ребята немного освоили технику игры, к нашему оркестру стали прислушиваться.

Аккорды имели у нас условные названия: «единица» - это соль минор, а на гитаре – это до минор, «два» на балалайке – соль мажор и соответственно на гитаре – до мажор, «три» - ля мажор и ре мажор и т.д. Были и такие ещё названия аккордов: «кольцо», «пусто», «минор».

Сначала на всех инструментах ребята научились исполнять аккорды, потом руководитель только называл их, а музыканты исполняли, а позже стали определять сами. Учились играть преимущественно народные песни и танцы: «Гопак», «Светит месяц», «Коробейники», «Лявониху», «Ноченьку», разные польки, вальсы, а потом стали обогащать свой репертуар песнями советских композиторов. Играли «Катюшу» Блантера, «В землянке» Листова, «Москва майская» да марш из кинофильма «Весёлые ребята» Дунаевского и другие.

- А вы знаете, ребята, - обратился я как-то к оркестрантам, - что композитор Дунаевский – мой земляк?

- Почему он твой? Разве ты москвич? Ведь Дунаевский живёт в Москве.

- Правильно, он живёт в столице, но родился и жил до революции в городе Лохвице на Полтащине, - доказывал я друзьям.

- А ты разве оттуда – из Лохвицы?

- Не из города, а из района, оттуда и в Артек прибыл.

- А как Дунаевский попал в Москву?

- Ну, это уже совсем другой вопрос, есть ведь пословица на этот счёт: «Все дороги ведут в Москву! Всех подробностей его биографии я не знаю, и когда он стал москвичом – не скажу, но главное для меня то, что он – мой земляк!

- Повезло же тебе иметь такого известного земляка!

- Там у вас, наверное, все музыканты?

- А что вы думаете, - в нашем районе почти в каждой школе был струнный оркестр. Почти ежегодно на районном смотре мы занимали первое место, - хвастался я.

- А мой земляк – Григорий Иванович Котовский! – отозвался Миша Еремия из Молдавии.

- А мой – Амангельды Иманов! - в тон ему продолжал Алёша Култыгаев.

- А мой земляк – Янка Купала! – отозвался Яша Олесюк.

Москвичи заулыбались, зашумели:

- У нас столько известных земляков, что трудно перечесть!

- Народ выдвигает выдающихся людей, а наш народ – великий народ, отсюда и известных много. Закономерное явление, - подытожил разговор Дорохин. – Вот вы собрались со всех концов нашей Родины, и каждый по праву гордится своим народом, своими земляками – известными и малоизвестными, а все они – наши общие земляки: советские учёные, писатели, полководцы, композиторы.

Володя ещё долго рассказывал о национальном величии наших народов, об интернациональном единстве наших национальных культур, а потом незаметно перевёл разговор к сегодняшним событиям на фронте.

- Под Сталинградом сейчас наступил великий перелом, наши войска уничтожают окружённую группировку немецко-фашистских войск! А весной, по-видимому, начнётся великое наступление советских войск на всех фронтах!

- А где об этом сообщалось?

- Никто нигде об этом не сообщал, но это можно понять каждому, если внимательно проанализировать события на фронте.

- Возможно, к лету и война закончится?

- Нет, я бы не сказал – об этом судить трудно, ребята, но мы все убеждены в нашей победе!

- Мы с самого начала войны были убеждены!

…На новогоднем празднике струнный оркестр впервые выступил на концерте и сразу завоевал симпатии зрителей. А потом не проходило ни одного концерта без его участия. Репертуар наш постепенно обогащался, но музыканты, конечно, понимали, что до профессионалов им ещё далеко и поэтому упорно работали над улучшением исполнительского мастерства.

На вечерней линейке после сдачи рапортов Гурий Григорьевич объявил:

- Завтра, в субботу, к нам прибывает делегация курсантов военного училища из Бийска. Крайком партии порекомендовал им посетить не детский дом, а наш Артек, как показательное детское заведение. Для нас это, конечно, - большая честь! Мы должны быть готовы к их встрече. Все должны осмотреть свои костюмы, чтобы внешний вид был не хуже, чем у гостей!

Ребята улыбнулись. Ястребов обратился к вожатой Тосе Сидоровой:

- Что у нас подготовлено из художественной самодеятельности?

- Есть хорошие песни, несколько танцев, вокальное соло у Миши Цуркану, дуэты у эстонских девочек. Есть струнный оркестр! – она вопросительно посмотрела на меня – я утвердительно качнул головой.

Курсанты приехали после обеда. Их было около тридцати человек, все на лыжах, в военных телогрейках, немного уставшие, но бодрые, с раскрасневшимися лицами. Они с любопытством рассматривали артековцев, которые выходили из столовой. Старший группы о чём-то перемолвился с Дорохиным и курсанты пошли в столовую.

Через несколько минут мы их встретили в помещении курортного клуба. Гости рассказали артековцам о своей учёбе в училище.

- Мы изучаем нашу советскую артиллерию – «бога войны». Через несколько месяцев часть наших выпускников уедет в действующую армию на фронт, где так нужно наше грозное оружие, чтобы быстрее изгнать немецких фашистов с советской земли. Советские артиллеристы сейчас завершают разгром окружённой группы немецких войск под Сталинградом. На других фронтах также развёртывается наступление, и наши артиллеристы ещё скажут своё огненное слово!

От имени артековцев с приветствием выступили Света Косова и маленькая эстонка Эллен. Светлана сообщила решение Совета пионерской дружины лагеря: принять в почётные пионеры группу курсантов военного училища.

- Четвёртый отряд, повязать красные галстуки почётным пионерам! – подала Светлана команду.

Младшие артековцы старательно повязали галстуки – военным пришлось немного наклониться – все дружно аплодировали.

Встреча закончилась общим концертом. Ребята впервые услышали современные военные строевые песни: «Марш артиллеристов», «Моя любимая», «Тёмная ночь» - в исполнении курсантов. Почти всем им приходилось выходить «на бис».

Им тоже понравились артековские песни, пляски. Гости очень удивились, когда на сцене появился большой струнный оркестр. Когда ребята играли польку «Отход поезда», вся группа курсантов хлопала в ладоши в такт музыке, а им вторил весь зал.

В воскресенье артековцы катались с гостями на лыжах с гор. Военные показали образцовый слалом, хотя и лагерные спортсмены – Муля, Арвид, Володя – не уступали в технике спуска с почти отвесных склонов.

После общего обеда артековцы проводили курсантов за околицу Белокурихи, тепло с ними простились, пожелали счастливого пути и боевой удачи, и долго смотрели им вслед, - извилистая цепочка лыжников вскоре растаяла в сверкающей белизне снежной равнины.

Очень интересно было узнать, кто остался в живых из той группы молодых курсантов, что познакомились с артековцами в далёкую суровую зиму 1943 года.

Но это уже будет поиск наших дней.

 

1-10 | 11-20 | 21-30 | 31-40 | 41-52